• +7 (495) 911-01-26
  • Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
Крымский спектр

Симферополь – не просто столица Крыма, но и крупный культурный центр, и его несомненное со‑ кровище – Центральный музей Тавриды. Наш собеседник – его директор, кандидат филологических наук, краевед, геральдист, специалист по истории Крыма, общественный деятель Андрей Витальевич МАЛЬГИН.

– Андрей Витальевич, расскажите, пожалуйста, как Вы пришли к этой должности и чем занимались до этого?

– Я очень рано стал интересоваться историей. В детстве это была, наверное, своеобразная форма эскапизма для меня, мир был зачастую угрожающим. В четыре года я открывал учебник «Истории Древнего мира» для пятого класса, и нарисованные в нём фигурки, изображения артефактов действовали на меня успокаивающе. Я довольно рано стал ощущать, что написанная история – это квинтэссенция жизни, экстракт, самое главное, в отличие от самой реальности, где много случайного и не имеющего значения. Ну и музей, в который я ходил часто, я воспринимал как вместилище чего-то настоящего, сущностного, в отличие от того, что течёт за его стенами. Естественно, это были только ощущения, понимание пришло гораздо позже. После школы, в 1982 году, я поступил на исторический факультет Симферопольского госуниверситета, в 1987 году закончил его и учился в аспирантуре в Новосибирске. Нужно было как-то выживать, и после университета я подрабатывал в музее подсобным рабочим. Прошёл, таким образом, всю карьерную лестницу, от самого низа до поста директора. Моя первая должность, когда меня приняли в основной состав музейных работников, называлась «специалист по атеизму». В украинских советских реалиях постоянно шла борьба с религией, и в каждом музее обязательно должен был быть сотрудник, отвечавший за атеистическое воспитание. Но во второй половине 80-х мы под этой маркой уже вовсю пропагандировали православие – иконы, история христианства, христианские надписи, кресты… Это было очень ново для позднесоветского общества.

– На Украине борьба с религией велась жёстче, чем в России?

 – Можно сказать и так. Мы ведь говорим о большом послевоенном периоде. В России, точнее в РСФСР, к этому времени было уже не с чем бороться, всё было основательно зачищено в 20-е–30-е годы, а на Украине (в УССР) появилось несколько новых западных областей, население которых было очень религиозно. Всё это ещё совмещалось и с политическими проблемами – там же пересекались православие и грекокатоличество.

 – А сопротивление атеистической пропаганде было?

 – Больше в западной части Украины, где действовало грекокатолическое «подполье». Здесь же было время, когда в Симферополе оставался незакрытым только один православный храм – на кладбище, где находится могила святителя Луки Крымского.

После 1991 года пришлось, как и многим, сменить несколько профессий, в основном я занимался журналистикой, редакторской работой.

Мы издавали газету «Таврические ведомости» – еженедельник большого формата, изучали историю Крыма, боролись за крымскую автономию и против украинского национализма. В 90-е я целиком погрузился в околополитическую суету, ушёл из музея и вернулся в него уже в 2000 году, в качестве директора. Тогда Верховным Советом Крыма было принято решение о переселении музея и передаче этого здания университету. Идти директорствовать никто не хотел, предложили мне – и тут я понял: не прощу себе, если здание отнимут, а я мог бы побороться, но не стал. В итоге всё закончилось для музея благополучно. И в следующем году будет 25 лет, как я нахожусь на этом месте. За это время было всякое, о чём-то хочется вспоминать, о чём-то нет…

– Насколько давняя история у музея?

– Он образовался в 1887 году. Его создала Таврическая учёная комиссия (седьмая по всей России, в которой объединилась губернская интеллигентская, близкая к земским кругам. В создании музея участвовали, например, известный историк Крыма, архивист Арсений Иванович Маркевич, земский деятель Таврической губернии Александр Александрович Стевен (его дед, Х.Х. Стевен, – основатель Никитского ботанического сада, а отец, А.Х. Стевен, создавал Естественный музей губернского земства, слившийся в итоге с музеем Древностей). Потом, в 1920 году, когда Крым был занят красными, здесь образовалась другая группа интеллигентов, сочувствовавшая большевикам, но напрямую политикой не занимавшаяся. В неё входили, например, археолог Глеб Анатольевич Бонч-Осмоловский, который здесь, в Крыму, нашёл останки первого неандертальца в Советском Союзе, или Яков Александрович Тугендхольд, который был направлен в Крым в 1919 году для обследования местных музеев, а затем назначен заведующим отделом искусств Крымского наробраза. Крупной фигурой был Александр Иванович Полканов, переписывавшийся по музейным вопросам с Натальей Ивановной Седовой – женой Троцкого, заведовавшей музейным делом в РСФСР. Археолог Николай Львович Эрнст. Они и создали Центральный музей Тавриды, объединив все симферопольские музеи и добавив в коллекцию массу конфискованного у «буржуазии и помещиков» добра. Музей располагался в разных зданиях, кочевал по городу, пока ему не определили помещение на Пушкинской улице.

 – Известно, что во время Великой Отечественной войны музей пережил эвакуацию. А куда эвакуировали?

 – В 1941 году наиболее ценные предметы – коллекцию нумизматики, некоторые археологические и этнографические вещи запаковали в ящики и отправили на Восток, там, на железнодорожной станции Армавира, состав попал под бомбёжку, и, к величайшему сожалению, всё погибло. Только в 2014 году мы нашли в армавирском музее заднюю плиту от памятника Екатерине. Мы не стали её востребовать оттуда – не хотелось начинать наше бытие в России с претензионной деятельности. К счастью, осталась вся природоведческая коллекция, с которой потом, по сути, возобновилась послевоенная деятельность музея, тоже полная всевозможных трудностей и проблем.

– Слабо помогали и финансировали по остаточному принципу?

– Как вообще в целом в Союзе. Но следует признать, что в 60-е–70-е годы на волне советского туристического бума деньги на ремонт музеев государство выделяло регулярно, как и на реализацию каких-то важных в идеологическом отношении проектов. Тогда не было такой широкой палитры всякого рода познавательно-развлекательных учреждений. Были музеи, кино и театр. Поэтому в год наш музей, одно только здание в Симферополе, посещали как минимум сто тысяч человек. Сейчас – не более пятидесяти, к сожалению. После передачи Крыма Украинской ССР в 1954 году имела место ещё одна неприятная для нас история. В начале 60-х Постановлением Совмина СССР было решено создать «Золотую кладовую» при киевском музее Истории Украинской ССР, тогда в ходе «великих строек коммунизма» были раскопаны несколько крупных скифских царских курганов, которые дали большое количество находок мирового уровня. Но этих драгоценностей создателям «Скарбницы» оказалось мало, и по распоряжению ЦК КПУ из всех областных музеев были для её пополнения изъяты все изделия из драгметаллов.

В жизни музея прослеживается несколько периодов, и в каждом из них были свои испытания. Самые сложные времена, если брать историю музея в целом,– это рубеж 20-х–30-х годов и потом – 90-е.

 – Вы имеете в виду существование музея в украинских реалиях?

– Да, молодое украинское государство посчитало, что вообще не обязано финансировать такие вещи, как культура, здравоохранение, фундаментальная наука и т.д. А наш музей оказался в особенно неприятном положении. Дело в том, что на излёте своей жизни Крымский обком КПУ в 1988 году, переезжая в новое здание, передал нам свой старый большой особняк. Музей только начал его осваивать, как деньги, грубо говоря, кончились, и мы остались в пустом здании, без экспозиции и без средств на её создание. Пришлось переживать довольно неприятные вещи, от многомесячных невыплат зарплаты до снятия охраны, отбиваться от захвата музейной земли коммерческими структурами и т.д. Но куда более угрожающей была тенденция к переписыванию и пересмотру истории, угроза разрыва исторических, культурных связей с Россией. Всему этому музейщикам также приходилось противодействовать.

Когда в 2014 году бойцы крымского «Беркута» подверглись нападениям на киевском Майдане, музей стал местом, куда люди по нашему призыву приносили необходимые вещи, продукты, деньги, лекарства. Я объявил тогда: тем, кто участвует в сборе помощи,– бесплатный билет в музей. В результате в течение двух недель жизнь кипела – народ нёс всё необходимое. Это была первая общественная акция в Крыму, направленная на поддержку тех, кто противодействовал экстремистам, и мы горды, что музей был непосредственно к ней причастен.

Впрочем, «плохих времён» как таковых, как известно, не бывает. Всё относительно и познаётся в сравнении. В это же сложное украинское время музей сумел сформировать весьма представительную коллекцию позднеантичных и раннесредневековых артефактов, многие из которых – изделия из золота и серебра. Это результат многолетней работы двух археологических экспедиций – Александра Ильича Айбабина (готский некрополь, Лучистое, VI–VIII веков) и Игоря Николаевича Храпунова (позднеантичные некрополи, Дружное, Нейзац, II век до н. э.– III век) – прекрасные собрания первоклассных археологических предметов, спасённых от вездесущих в то время чёрных копателей. Какая-то часть этих находок оказалась в 2014 году на печально известной выставке «Крым – золотой остров в Чёрном море» в музее Амстердамского университета в Голландии.

 – Вы говорите о знаменитом «Скифском золоте»?

– Почти. В той знаменитой выставке приняли участие пять музеев – четыре крымских: Центральный музей Тавриды, Керченский и Бахчисарайский заповедники, Херсонес Таврический – и один музей из Киева, тот самый Музей исторических драгоценностей, о создании которого я Вам уже рассказывал. Так вот скифское золото было как раз привезено из Киева – золотой шлем или тиара боспорской работы, обкладка ножен меча – все эти находки были сделаны в Донецкой области в советское время, но попали, естественно, в Киевский музей, как и вывезенные в своё время из Крыма находки из так называемого Нагайчинского кургана, относящиеся ко времени Митридата Евпатора. Что касается крымских музеев, то они также привезли большое количество ценных предметов (всего 565 единиц), но среди них не было «скифского золота» просто потому, что оно давно и прочно осело в собраниях Эрмитажа, ГИМа, Пушкинского музея в Москве, ну и, конечно, в Киеве. Мы показали разнообразные предметы эпохи поздней Античности и раннего Средневековья, от посуды до ювелирных украшений.

Херсонес Таврический представил, например, плиту, посвящённую античному историку Сириску – это единственный историк северного Причерноморья, живший в III веке до н. э., которого мы знаем. Потом, когда в 2014 году всё это там застряло, а скифское золото вернулось в Киев, за выставкой тем не менее закрепилось название «Скифского золота», которого в крымской части коллекции как раз и не было.

 – А какая доля ценностей вашего музея оказалась арестованной?

 – В принципе– очень небольшая. В фондах музея условно сейчас насчитывается 132 тысячи предметов. А повезли мы туда 132 экспоната. Соотношение – один к 100 тысячам. Но дело в том, что это не рядовые вещи. Они находились в экспозиции и, безусловно, важны как исторические памятники. Поэтому нам очень жаль, конечно.

 – Как происходила сама процедура отъёма? Были международные суды?

– В начале февраля 2014 года открылась выставка в Амстердаме, после чего мы поехали домой, где нас застали события Крымской весны. Выставка идёт своим чередом, договоры подписаны, и вроде ничего не происходит. Все выполняют свои обязательства. Но в июне голландская сторона заявляет, что им поступило требование украинской стороны – вернуть всю коллекцию в Киев. Мы точно такое же требование выставили, вернуть согласно договору, у нас же всё было подписано, страховка от двери до двери. Они были обязаны вернуть коллекцию нам. И начались судебные тяжбы. Европейское законодательство сделало акцент на том, что эти артефакты прежде всего являются собственностью государства – в данном случае Украины, поскольку Крым входил в её состав, и совершенно проигнорировали то обстоятельство, что эти вещи были найдены в Крыму, экспонировались и изучались в музеях Крыма и являются частью культурного наследия народов Крыма.

 – Вы выигрывали эти суды на каких-то этапах?

– Суд в первой инстанции мы проиграли, одно из промежуточных решений было вынесено в нашу пользу, но итоговый суд всё же проиграли. Нужно сказать, что эту тяжбу вели не Россия с Украиной, а четыре крымских музея выступали против требований государства Украина. И хотя мы получали неизменно огромную поддержку от Министерства культуры РФ, европейская фемида оказалась слишком политически ангажированной дамой.

– А что же с этими предметами будет дальше?

 – Согласно особому решению Голландского суда, они возвращены в Киев и сейчас выставлены в том самом Музее исторических драгоценностей, где так много вывезенных из Крыма исторических артефактов. Что будет с ними в Киеве, мы с Вами можем только догадываться, учитывая текущую ситуацию там.

 – Писали, что возможен такой сценарий вывоза этих ценностей на Запад: будет объявлено, что, поскольку музейным экспонатам нужна безопасность, а в Киеве её обеспечить невозможно, их опять вернут в Европу, например, в Голландию, и там они будут храниться, сколько нужно.

– Это вполне возможный сценарий развития событий.

 – Ваш музей разбросан по разным местам Крыма?

 – Можно сказать и так – мы работаем на нескольких площадках. Центральное здание находится в Симферополе. Есть небольшой, но очень ценный во всех отношениях отдел на Южном берегу Крыма – Алуштинский историко-краеведческий музей. Ещё один отдел – Литературный музей Ильи Сельвинского в Симферополе. В 2015 году при огромном участии крымского парламента и его спикера В.А. Константинова открыли мемориал на месте немецкого концлагеря «Красный», и это тоже важная для нас площадка, на ней мы занимаемся патриотическим, антифашистским воспитанием граждан, молодёжи, детей, он функционирует на бесплатной основе. Один из важнейших отделов – библиотека «Таврика», где с XIX века собирается и хранится вся выходящая, по крайней мере в нашей стране, историческая литература о Крыме.

 – Сейчас самое благоприятное время для музея?

– Скажем так: оно гораздо благоприятнее, чем это было в украинский период, когда музеи в большинстве своём сидели на суперголодном пайке. Радует, что в ремонт музеев стали вкладывать деньги: реставрируется Бахчисарайский музей-заповедник, Симферопольский художественный музей, открыта после реставрации галерея Айвазовского, отремонтирован входящий в состав ЦМТ Алуштинский музей, произведён ремонт кровли нашего музея. Думаю, что при реализации этой политики мы получим тот результат, который будет радовать и местных жителей, и наших российских туристов, желающих узнать как можно больше об истории и культуре Крыма – той земли, без которой невозможно представить себе Россию.

 – А какие экспонаты самые ценные в художественной части музея?

– Мы – краеведческий музей, ценности, которые мы собираем и храним, – это предметы археологии, экспонаты, отражающие природу Крыма, историко-бытовые вещи, старинное оружие, нумизматика и т.д. Когда-то в музее была художественная коллекция, но теперь это сфера деятельности Симферопольского художественного музея. Если говорить о наиболее знаковых предметах, то когда Вы входили в здание, прямо перед Вами была великолепная стела III тысячелетия до н. э., относящаяся к катакомбной культуре, это одна из древнейших скульптур. Ещё одна стела эпохи бронзы находится у нас в экспозиции, в этом году мы отметили 100-летие её обнаружения Н.Л. Эрнстом в 1924 году. В 2014 году местное управление ФСБ задержало большую партию контрабанды, которая, видимо, шла с Ближнего Востока в Европу через Украину, злоумышленники не успели её реализовать, и в 2019 году она была передана правоохранителями в музей. Там – великолепное римское стекло, изделия с клинописными надписями и т.д. То есть Крым и сейчас продолжает выполнять роль культурного перекрёстка, соединяющего разные части мира. Наша коллекция формировалась сложным путём, многое пострадало, было утрачено, но сейчас, по сути, это главный музей о Крыме. Конечно, Херсонес Таврический – большая святыня, но это лишь один из исторических периодов. Мы же представляем весь спектр крымской истории и культуры.

– В этом плане вы – ведущий музей Крыма?

– В этом плане – безусловно. Хотя у нас не самая большая коллекция, и мы не самый старый музей, зато мы – единственное место, где о Крыме можно узнать всё.

 – Сколько процентов единиц хранения у вас выставляется?

 – Обычно музеи выставляют до десяти процентов того, что у них есть. Хранится, конечно, гораздо больше. Но всё так или иначе востребовано не только рядовыми посетителями, но и учёными, исследующими наши старые коллекции.

 – Видно, что у вас кипит работа, проходит много выставок, таких как «Таврическая губерния: два века на благо России», «Крымская весна. Путь в 10 лет», «Чёрное море. Азовское море», где можно ознакомиться с диарамами подводного мира двух морей, «Прошлое Тавриды», «Природа Крыма», «Крымская АССР», посвящённая истории полуострова с 1920 по 1941 год. Но хотелось бы взглянуть на историю Крыма с высоты птичьего полёта и ответить на основополагающий вопрос – какие сакральные коды Крыма содержатся в русской культуре, что Крым привнёс в Россию?

 – Прежде всего, достаточно бросить взгляд на карту и увидеть, что Крым – это зона пересечения разных этно-культурных влияний, потоков. Крым – передаточное звено, мощнейший канал, по которому Восток и Запад, Север и Юг влияют друг на друга. Через Крым пришло на Русь православное христианство, через Крым же уходила в Европу русская эмиграция в 1920-х годах. Это контактная зона, в том числе и обмена смыслами между разными мирами. Не случайно именно здесь в 1945 году прошла Ялтинская конференция, установившая определённый миропорядок, и теперь уже новый миропорядок вновь будет рождаться здесь.

 – Что бы Вы пожелали читателям «Науки и Религии»?

– Наука и религия – два разных сущностных подхода к восприятию мира, и здесь, наверное, главное – союз «и». В нём вся соль! Есть ли основания для их противопоставления, разъединения? Отрадно, что Ваш журнал не разделяет, а пытается объединить приверженцев двух столь разных картин мира, ведь только на этом пути можно понять что-то существенное. Музей тоже пытается делать что-то подобное, и нужно вслушиваться, вкладываться в мир музея, это полезно. Мы часто думаем: вот, мы будем спасать музеи. Нет, это музеи будут спасать нас!

Беседовал Сергей КЛЮЧНИКОВ

Источник: НИР № 11, 2024


 
Пакистан: суфизм и неосуфизм

«Возвышенная любовная поэзия суфийских святых, чисто практический дух их учений, пыл, сочетающийся с лежащим в основе всего ощущением цели, удовлетворения как физических, так и духовных потребностей, вера в свою деятельность и будущее человечества – вот лишь некоторые из выдающихся вкладов этой замечательной системы, принадлежность к которой создаёт несомненное и постоянное ощущение принадлежности к древним избранным» (подполковник А. Кларк, «Письма в Англию», Калькутта, 1911).

С точки зрения классических философов суфизм представляет собой аскетически-мистическое направление в исламе, включающее как учение, так и духовные практики, направленные на борьбу человека с сокрытыми душевными пороками и духовное воспитание личности; мусульманское подвижничество; образ жизни последователей суфизма и их объединения; одно из основных направлений классической мусульманской философии. При этом сами мусульмане различных направлений считают суфизм как основой основ жизни мусульманина, так и абсолютно неприемлемым в исламе философствованием. Однако недооценивать важность и вовлечённость суфизма в политические, экономические, дипломатические и культурные аспекты ислама нельзя и с точки зрения современности, и в историческом контексте.

Ислам проникал на территорию Южной Азии несколькими путями в разное время. Наиболее известными являются южный – через территорию Синда вместе с армией ибн Касима и вхождением территорий Синда и Южного Панджаба в Арабский халифат – и северный, с армией Газневидов. Хотя помимо этого осуществлялись и более индивидуальные моменты: трансфер религии из Великого Хорасана с арабскими купцами в портовые города западного побережья Индостана и на Шри-Ланку; с бежавшими исмаилитами в Мултан, а позднее – и на северные горные территории; а также через суфийских дервишей и проповедников.

К моменту массированного прихода ислама в Южную Азию последняя представляла собой разрозненные княжества, переживала своего рода феодальную раздробленность. В течение некоторого времени это были княжества даже с различными ведущими религиями, в том числе – исламом. Однако проповедники проникали практически в любые уголки субконтинента, образовывая общины. Они прибывали в Индостан из разных земель: Медины, Каира, Ирана, Средней Азии – и несли с собой не только различные языки, но и различные формы ислама, в том числе уже частично сформированные различные школы суфизма.

Наибольшее влияние на суфизм в Индостане оказала так называемая хорасанская школа суфизма (кроме неё в это же время сформировались басрийская и багдадская школы), возникшая в IX веке на территории современного Афганистана в Хорасане. Несколько позднее из нишапурской школы мистицизма выросло суфийское направление маламатийя, а уже поздний её вариант стал основой для движения бродячих нищенствующих дервишей – каландарийя. Собственно, оформил его в стройную систему Джамалуддин Мухаммад ибн Юнус ас-Саваджи (умер в 1232 году), который утверждал, что его истинные последователи должны ограничиваться одной одеждой и одним куском хлеба, сторониться людей, презирать богатство и постоянно быть в пути.

Суфийские тарикаты Южной Азии

Мадарийя. Особенно популярно это направление в индийском штате Уттар-Прадеш (где, собственно, и возникло), в Бихаре, Гуджрате и Бенгалии, а также в Непале и Бангладеш. Основателем этого тариката стал Сайид Бадиуддин Зинда Шах Мадар, родившийся в сирийском Алеппо, вероятно, в семье немусульман. Однако ещё в юношеском возрасте принял ислам и изучал его под руководством Мухаммада Тайфур Шами. После паломничества в Мекку он отправился в Индостан распространять ислам. Несмотря на то что орден мадарийя возник в XIII веке, пика своего развития он достиг в XV–XVII веках при Империи Великих Моголов. Позднее, в связи с активной деятельностью британцев именно в Бенгалии, стал терять своё влияние, многие суфии, проповедовавшие сопротивление нарастанию британской экспансии, были казнены. На территории Пакистана в основном сохранился в общинах переселившихся после образования страны бенгальцев.

Шазилийя. Этот орден ведёт своё начало из Северной Африки (в частности – из Египта). Основан шейхом Абуль-Хасаном аш-Шазали в XIII веке. Шазилийский тарикат делится на различные ветви: аруситы, вафаиты, заррукиты, джазулиты, хабибиты и т.д. Фассиятуш Шазилийя тарикат получил наибольшее распространение в Индостане. Он был принесён сюда имамом Фасси – марокканцем по происхождению, который обучался в Мекке и затем отправился проповедовать в Индостан. Изначально шазилийский тарикат возник и распространялся на территории современного индийского штата Тамилнад, а уже оттуда шагнул на территорию современного Пакистана и других районов Индии, в Шри-Ланку, в Индонезию и на Маврикий. Что удивительно, у современных последователей шазилийского тариката в Индии есть свой собственный интернет-сайт, и они ведут достаточно активную просветительскую работу.

Чиштийя. Тарикат, основанный сирийцем Абу Исхаком в городке Чиште на территории современного Афганистана в X веке и получивший распространение в Индостане. Он первым из четырёх основных суфийских орденов (Чишти, Сухравардийя, Кадырийя, Накшбанди) обосновался в Афганистане и Южной Азии.

Одним из преемников в линии духовного преемства ордена (силсила) был родившийся в Систане ходжа Муин адДин Хасан Чишти (Муинуддин Чишти; 1142–1236). После путешествия по Ближнему Востоку и Центральной Азии он поселился в Аджмере и распространил идеи ордена в Индии. Изначально основными последователями Чиштийя стали жители Раджастхана, затем идеи распространились на территории к северу и востоку от него. Император Акбар особенно благоволил к данному ордену, поскольку один из лидеров братства Салман Чишти предрёк рождение наследника (будущего императора Джахангира).

В XII–XV веках орден оказал значительное влияние на движение бхакти (философско-мистическое учение на грани ислама и индуизма) и способствовал сближению разных социальных и религиозных групп индийского общества. Среди деятелей ордена этого периода были «Баба Фарид», Амир Хосров Дехлеви, Хамидуддин Нагаури.

Последователи тариката Чиштийя в настоящее время расселены на всей территории Южной Азии (в Афганистане они были сильно потеснены движением Талибан), а также с конца XIX века получили сильное распространение в Европе и Северной Америке. Последователем этого ордена был индийский музыкант и мистик Хазрат Инайят Хан (1882–1927) – фактический основатель неосуфизма.

Сухравардийя. Основателем этого ордена считается ученик Абу Хамида аль-Газали – Шихабуддин Абу Хафс ас-Сухраварди (1145–1234). Он получил первоначальное образование у своего дяди, затем стажировался у суфиев Багдада. Проповедовал умеренные взгляды, был не теоретиком мистицизма, а выдающимся учителем и воспитателем (шайхат-та’лимва-т-тарбийа). Также не особо удалялся от мирской жизни, поддерживал связи с халифом, выполнял дипломатические поручения и возглавлял дипломатические миссии.

Получил от халифа ан-Насира звание Шайхаш-шую́х («шейх шейхов») – официального руководителя всех суфиев Багдада. Идейной основой братства стали труды Сухраварди, Ибн Араби и аль-Газали. Братство придерживалось шафиитской правовой школы (мазхаба) и относило себя к традиции «трезвого» суфизма Джунайда аль-Багдади.

Абу Мухаммад Бахауддин Закария родился около 1170 года в небольшом поселении рядом с Мултаном (современный Пакистан), его дед происходил из мекканского рода Курейши и приехал в Индостан из Средней Азии (видимо, с султаном Газни). Бахауддин изначально изучал ислам в семье, а затем был отправлен для получения знаний за границу. В Багдаде он стал учеником Шихабуддина ас-Сухраварди и через несколько лет получил от него духовное звание халифа. Затем по его повелению отправился обратно в Мултан для распространения ислама. Он проповедовал ислам в Южном Панджабе и Синде в течении 15 лет, а затем в 1222 году окончательно осел в Мултане, который его стараниями получил название «Багдад Востока». Закария стал политическим оппонентом правителя Мултана, который позволял мусульманам многочисленные заимствования из индуистских ритуалов и сам следовал этому. В связи со своими оппозиционными взглядами Закария примкнул к армии Илтутмыша (султана Делийского султаната) и помог его войскам войти в Мултан. За свою приверженность исламским идеалам получил титул «шейх-уль-ислам» и стал официальным министром по религиозным вопросам в Делийском султанате. Таким образом, как и Шихабуддин в Багдаде, его ученик Закария в Мултане не чуждался мирских дел, даже политики. На примере Закарии можно наблюдать сочетание двух направлений ислама в Индостане: улемов и суфиев.

Известна роль Закарии и в другом аспекте. Несмотря на то, что различные суфийские ордена в Индостане по большей части существовали изолированно друг от друга (ввиду того что и изначально были основаны на разных территориях достаточно крупной части света), частично они пересекались между собой (особенно во времена активного распространения), и не всегда пересечение оказывалось мирным. Закария же сумел создать так называемый Хак Чар Яр – «Группу Четырёх Друзей», которая до сих пор почитается в Южном Пакистане и Индии. В течение своей жизни Закария подружился с Лалом Шахбазом Каландаром – широко почитаемым суфийским святым из Синда, основателем ордена каландарийя (странствующих дервишей). Как шейх-уль-ислам, Закария поддерживал отношения с Фаридаддином Гейнджшекаром из ордена Чиштийя и своим учеником Сайидом Джалалуддином Бухари. Именно они стали Группой Четырёх, которые в своё время не только активно проповедовали ислам и распространяли его на территории современного Пакистана и Индии (их ученики дошли и до Бенгалии), но и влияли на политическую жизнь страны, её традиции, культуру, экономику. Существует легенда о том, что Сайид Бухари пытался проповедовать ислам Чингизхану во время его индийского похода, однако безуспешно. И тем не менее – их стараниями была восстановлена мусульманская династия на троне в Дели.

Кубравийя. Тарикат, получивший распространение в Средней Азии. Назван по имени основателя Наджм ад-Дина Кубры (1145–1221). Он родился в Хиве (Хорезм) и изначально получал образование у местных муфтиев. Затем он изучал исламские науки в Египте, Тебризе и Хамадане. По возвращении на родину он основывает своё братство в Ургенче (современный Узбекистан). Из многочисленных учеников аль-Кубры вышли знаменитые теоретики мистицизма и авторы классических трудов по суфизму: поэт-мистик Наджм ад-дин Рази, Са’д ад-дин Хаммуйа, Сайф ад-дин Бахарзи и другие. В 1221 году войска Чингизхана подошли к Ургенчу. Несмотря на то что Чингизхан придерживался тенгрианства, он обычно проявлял милость к известным проповедникам других религий. Он сделал предложение Наджм ад-Дину покинуть город и тем сохранить свою жизнь. Однако тот остался с оружием в руках защищать Ургенч вместе со своими учениками, как истинный патриот. Несмотря на гибель основателя, его орден сохранился, а многочисленные беженцы из Средней Азии принесли его учение на территорию Индостана. При этом особого распространения учение не приобрело, оно в большей степени сохранилось среди их потомков, в родах.

Накшбандийя. Братство, получившее это название в конце XIV века по имени Мухаммада Бахауддина Накшбанди аль-Бухари. Фактически он не начинал с нуля, а возродил и дополнил рядом положений заимствованное утариката Ясавийя мистическое учение Абдул-Халика альГидждувани; а также заложил основы организационной структуры братства. Бахауддин Накшбанди проповедовал идеи добровольной бедности и отказа от материального накопительства. Он придавал особое значение состоянию духовной близости ученика с учителем (рабита). В вопросе отношения к властям накшбандийский тарикат остаётся единственным братством, которое считает обязательным вступать в контакт с властями для того чтобы влиять на их политику в отношении народных масс.

Эти особенности Накшбандийя привели к тому, что начиная с XV века накшбандийский тарикат постепенно превратился в самое распространённое духовное братство (после кадирийского тариката), функционировавшее в Средней Азии, Индии, Анатолии, Балканских странах, а также в Аравии, на Северном Кавказе и Поволжье.

Первая накшбандийская община была основана в Кашмире шейхом Баба Вали к середине XVI века. Однако массовый накшбандийский тарикат в Индостан принесла с собой династия Бабуридов. Собственно говоря, во времена Империи Великих Моголов накшбандийский тарикат фактически стал проправительственной ветвью ислама, многие высокие рода переходили под его покровительство с целью сделать политическую карьеру. Ветвь накшбандийя-муджаддидийя более двух веков являлась одним из ведущих братств и глубоко проникла в духовную, социальную и политическую жизнь мусульманского общества Империи Великих Моголов.

Следует отметить, что современное движение необабуризм, возникшее в 90-х годах прошлого века в Пакистане (не путать с идеями запрещённого в России Талибана!), опирается в своей политической деятельности не только на общие корни Бабуридов и Тимуридов, но и на накшбандийскую ветвь суфизма.

Кадирийя. Тарикат, основанный Абдул-Кадиром Гилани (1077–1166), организационно оформился к концу XIII века. Один из самых распространённых тарикатов.

Абдул-Кадир Гилани (Абд аль-Кадир Джейляни) – персидский ханбалитский проповедник и богослов, суфийский шейх. В 1095 году, в возрасте 18 лет, отправился в Багдад, где продолжил изучение Ханбалитского мазхаба под руководством Ибн Акиля и других учителей. После завершения обучения покинул Багдад и 25 лет прожил отшельником, странствуя по пустынным районам Ирака. Ему было за 50, когда он вернулся в Багдад в 1127 году и начал проповедовать в общественных местах.

В Индостан Кадирийя пришли несколькими путями. Так, в XVI веке Сайед Мухаммад Науша Гандж Бахш Кадирийя (1552–1654), учёный, святой и проповедник ислама в Южной Азии (ныне Гуджарат в Индии и южный Пакистан), был основателем течения Наушахийя суфийского ордена Кадирийя.

В XVII веке Султан Бах (Баху) из Панджаба (город Джанг), несмотря на то что основное образование он получил в Дели, возвращается в родной Панджаб и всю оставшуюся жизнь проповедует на родной земле учение Кадирийя.

В XIX веке Ахмед Раза Хан Барелви продолжает дело Кадирийя в Индостане. На его долю пало возрождение ордена на фоне британской оккупации Южной Азии и падения интереса к исламу. Сам Ахмед ведёт своё происхождение от пуштунских племён Кандагара, которые переселились вместе с Бабуром в Индостан. При этом его род не последовал в Дели за своим правителем, а обосновался в Лахоре (современный Пакистан). Хан увидел интеллектуальный и моральный упадок мусульман в Британской Индии. Его движение стало массовым, защищая народно-популярный суфизм в противовес укреплявшемуся движению Деобанд (выросшему из классического учения улемов Империи Великих Моголов в ответ на британскую экспансию). Таким образом, несмотря на то что движения Барелви и Деобанд формально противостояли Британской империи, британцам удалось замкнуть их друг на друга: они противостояли друг другу, облегчая британцам процесс колонизации Индостана и ослабляя влияние мусульман на происходящее в стране. В итоге противостояния классического ислама и суфизма мусульмане выпали из процесса создания нового правительства и перестали оказывать влияние на политическую, экономическую и культурную жизнь Британской Индии, чем не только отдали власть в руки британцев и последователей индуизма, но и положили начало развитию индийского национализма, который аукается мусульманам Индии и сейчас, а также – разделению страны по религиозному признаку на Индию, Пакистан, а затем и Бангладеш. В настоящее время движение Барелви насчитывает более 200 миллионов последователей по всему миру. Однако начавшееся в середине XIX века противостояние Барелви и Деобанда до сих пор актуально, особенно в Пакистане и Индии.

Таким образом, если оценивать всё вышеизложенное, к 1186 году в Северной Индии (Делийский султанат) образовалась некая общая культура, состоящая из традиций Афганистана, Средней Азии и собственно Индии. Начала оформляться космополитическая индо-мусульманская культура из смеси багдадской с персидско-тюркскими традициями, среднеазиатской и индийским домусульманским наследием.

Двор Делийского султана сделал акцент на переводе арабских и персидских исламских текстов (Коран, хадисы, суфийская литература) на местные языки, что помогло дать импульс распространению ислама в Южной Азии. В сельской местности большую роль сыграли суфийские проповедники, непосредственно взаимодействовавшие с местным населением и читавшие устные проповеди. В XII–XIII веках суфийские братства прочно закрепились на северо-западных территориях субконтинента. Суфизм также пришёл в Кашмир.

Во время монгольского нашествия многим исламским учёным и суфиям из территорий Средней Азии и Ирана удалось найти убежище в Индостане при дворе Делийского султана. Этот поворот истории можно считать существенным катализатором суфийской мысли в Южной Азии, ведь переселенцы несли с собой знания в различных областях наук, культуре, литературе, нередко – с крупным суфийским влиянием. Ислам начал активное распространение во владениях султана, а также и за их пределами, вовлекая как правителей небольших княжеств, так и простое население. Постепенно формировалось крупное мусульманское государство в Индостане.

Окончание следует

Марина БАКАНОВА

Источник: НИР № 11, 2024


«По Золотому кольцу приезжайте в Иваново!»

Иваново‐Вознесенск 

Именно так первоначально назывался город. На карте Российской империи он появился 2 августа (21 июля по старому стилю) 1871 года, то есть 153 года назад. 


Модель русского Мироздания

Что ни говори, а Москва и Санкт-Петербург вкупе с непомерно разросшимися за последние сто лет губернскими городами – скорее исключения из образа национального бытия. Русский человек по натуре скорее провинциал; на мегалитических проспектах ему, при всём вос‑ хищении (эка чего наворотили) и ветрено, и пустынно. Не случайно любуется он порой бедными британскими или альпийскими селениями, затерянными меж лесов и лугов, зная, что человеку для полного и окончательного понимания, откуда он и зачем, достаточно одного или двух окон, от‑ крытых в эти самые леса и луга, и одного-двух магазинов, и, по сути, одной же аптеки неподалёку от старого доброго доктора, знакомого с детства, и детского сада, и школы, и даже института – на‑ пример, лесного хозяйства – одного, а не ста пятидесяти.


«Образ государственной ответственности»

Хроники Духовного Авангарда

Ранее мы показали, что эсхатологическое ожидание 30–40‐х годов было порождено пророчествами о начале нового великого индиктиона в православной пасхалии.


© 2024 Наука и религия | Создание сайта – UPix