Мало кто из нас, рождённых в России, не помнит, как вставал в хоровод; последние поколения – исключительно по детскому саду. Такое нынче время, малоподвижное и безголосое.
Если смолоду не ходишь в танцевальные студии, танцы как некое периферийное умение возникают в четвёртом-пятом классе (институция «огоньков», далее «дискотек»), атомарно попарные или вообще одиночные. Вместе с индустриальной культурой куда-то выветрились традиционные польки и кадрили, и место их прочно занял «современный танец», в котором нарочитая броскость рисунка об руку с одуряющее монотонным сопровождением выступает единственным легитимным образом движения под музыку. От Руси во всяческих «тверках» (впрочем, как и в старинных уже «твистах») нет буквально ничего – более всего современный танец обязан своим происхождением культуре Чёрного Континента, вывезенной в США будущими узниками плантаций.
А что же наше, родное, в чьей памяти оно теперь спрятано? На рисунках и гравюрах позапрошлого столетия хороводы водят никакие не дети, а девушки и юноши. Рассматривая их, невольно задумаешься, а не специально ли в периоды модернизаций, революций и войн обстановка в стране делалась такой, чтобы стыдно и неудобно было ходить в народном костюме, петь народные песни и танцевать народные танцы. Иные исследователи вообще полагают, что и советская власть в России, и вообще XX век для планеты был ничем иным, как полигоном глобализации – насильственного изъятия у народов их тысячелетних культур. «Централизация» народного танца в 1930-е годы дала такое искажение традиции «профессионально обученными хореографами», что уже тогда же в нём начала проступать эклектическая неестественность, о чём неоднократно говорили и сами танцоры, и искусствоведы.
Журналист Мирослава Крылова (портал «Бит Жизни») пишет, что первые хороводные пляски сопровождали жертвоприношения богам ещё в древней Месопотамии, в Вавилоне, за две тысячи лет до рождества Христова, а первое письменное описание хоровода юношей даёт великий Гомер.
«Хоровод» (в другой огласовке звучит как «карагод» или «корогод») – о двух корнях, и, следовательно, термин почти технический. «Согласное хождение». Семантику слова «хор» некоторые лингвисты делают основанием «хорошего», «славного» и «благого», и такое сопоставление многое говорит о внутренней логике языка: благо для русского человека – именно согласие многих, и чем более, тем лучше. Всеобщее согласие есть «лад», причём природный лад – молчаливый завет во имя лада человеческого. Тем самым смысл жизни людей состоит в достижении такого же органического согласия между собой и с природой.
Меж тем рассуждения о русской соборности как части давнишней триады «Православие–Самодержавие–Народность» часто содержат в основном пожелания ко вселенскому благу, упирающиеся в понятия жертвенности и вселенской отзывчивости, но вовсе не опирающиеся на конкретные образы народной жизни. Но корни русской соборности, и динамические, и психологические, заложены именно в хороводе, призванном дать человеку сходное понятие о том, как следует жить в обществе. Не выделяясь и не «выделываясь».
Адептам западной культурной парадигмы яркости и броскости невозможно уяснить себе соборность как лад и пусть с трудом, но достигаемую гармонию. Они, как им кажется, прозорливо и неустанно упрекают соборность в попытке уравнять каждого с каждым, выделяя в ней только уравнивание и примешивая к нему такие свойства, как «палочная дисциплина» и «тюремная этика», обвиняя соборное сознание в том, что оно исходит от психологии роя, не терпящего одиночек. Не так ли рождается апология трутней – способных лишь к оплодотворению пчелиных самок и бесполезных во всех других отношениях паразитов роя, его прихлебал, героизацией которых профессионально борющаяся с государством интеллигенция занимается во имя оправдания своей сущей бесполезности?
Как бы ни было, хороводное начало определяет на Руси столь многое, что противиться его зову зачастую бессмысленно. «Самостояние человека», о котором говорил Пушкин, и «тайная свобода», выведенная им как чаемый смысл жизни, к противостоянию обществу и не зовут, а лишь пытаются вычленить личностное начало из всемирного кружения благодаря осознанию его центростремительных и центробежных тенденций. Социологи бы так и выразились: хоровод выступал социализирующим фактором. Выразимся несколько иначе: танец и был, и остаётся выражением национальной идеи, живой человеческой мистерией.
Вспомним: воспитательница зовёт вставать в круг, и каждый из мальчиков хочет оказаться рядом с девочкой, которая ему нравится, и если не удалось – горюет. Именно так уже в три-четыре года ребёнок понимает, что не все его желания исполнимы, и чуть ли не впервые смиряется с тем, что может не нравиться, что его могут (мягко или грубо выдёргивая руку) напоказ или тайно избегать. Отвергнутый случайно или намеренно, он видит, что между ним и вожделенным «предметом» встают иные люди, и надеется каким-то образом передать по их цепи своё безутешное чувство… И, что удивительно, получается!
Каждый из нас в зрелые годы может подозревать, что все мы суть одно и созданы из единого строительного материала, этакой «первородной» глины, и больше родственны, чем различны. Тем важнее для каждого из нас первичная социализация и инициация в мире своих же подобий – процесс интимный, открывающийся в мистериях порой откровенно бытового характера, в игре и простейших домашних поручениях по хозяйству. У кого-то она проходит безболезненно, а у кого-то растягивается на годы и ни к чему, кроме «социофобии», не приводит.
…Вот хоровод «пошёл», и каждым шагом своим он уже определяет и место каждого в едином строю, и его характер. Первые (ведущие) задают темп, но некоторые, не из их числа, тоже стараются вести и тянут резвее, наращивая темп и создавая сутолоку, заставляя цепь комкаться и рваться, утомляя ведомых: те словно бы застывают в прострации. Меж тем раскручивается гигантский человеческий волчок, в его центре – настоящий вихрь эмоций, столп которых восходит вертикально в небо.
Когда фольклористика мешается с вымыслами, каждому малозаметному штриху приписываются сакральные свойства. Звучат порой догадки о том, что энергетические свойства хоровода целительны, что утомлённый или страждущий человек, поставленный неподвижно в центр круга, способен насытиться движением и воспрянуть не только духом, но и телом. Из физики известно, что электромагнитные потенциалы многих и многих предметов зависят от круговых «токов Фуко», и чем сильнее микроскопические вихри, тем прочнее предмет в целом. Замирание токов – симптоматика одряхления… Питомцы прошлого века, мы, наверное, больше верим в ежегодную терапию парадных строёв как подтверждение того, что страна жива и боеспособна. В хороводе же неоспоримым видится равновесие личных и общих целей: уставшие кружиться выходят из круга, в нём остаются наиболее выносливые, жаждущие достичь предельных скоростей.
В национальных языках танец-кружение обозначают «коло» (сербское), «коро» (македонское), «хоро» (хорватское), «хора» (болгарское). То же самое индоевропейское звучит и в «ёхор» (бурятское), «хoрэ» (молдавское), «хейро» (эвенское), «хоруми» (грузинское), (греческое). «Техника» и «характер» хоровода чрезвычайно различны и выражают уникальные особенности национального темперамента, но общий смысл танца – служение высшему началу. В ёхоре бурят нет и следа замедленной «плавности» северных русских хороводов – темп танца настолько велик, что исполнять его могут лишь самые молодые и физически развитые, а якутский осуохай в тридцать кругов (!) вообще не подразумевает никаких возрастных исключений – его водят поголовно все, от маленьких детей до глубоких старцев. Для «каравона» села Русское Никольское в Лаишевском районе Республики Татарстан был даже изобретён особенный «каравонный» шаг, а чеченский зикр (хоровод воинов) разомкнут и неустанно двигается то в одном, то в другом направлении под ритмичные возгласы, подстёгивающие участников к мужеству в предстоящем бою.
Но тот хоровод, который, запинаясь и оступаясь, неловко водили мы дошкольниками, есть урезанный до предела русский хоровод, лишённый основного мистериального смысла.
Мы так привыкли к основному припеву хороводных песен «люли-люли», что и не спрашиваем, а что он, собственно, значит. Меж тем, аналогичное «баю-баю», «люли-люли» – местоимение, происходящее от древнеиндийского (санскритского) глагола, обозначающего «движение туда и обратно». Лучшее обозначение хороводу и придумать нельзя, и потому песни кругового движения так и назывались – «люлеишными». От «люли-люли» происходит «люлька» (колыбель), и психотерапевтическое значение его, таким образом, совершенно ясно. Если прочесть в словаре Ушакова, что «люли-люли» обозначает «хорошо, славно, лучше и не надо», можно понять, сколько тысячелетий этот почти хтонический выклик
блаженства примерно насчитывает: по самым скромным подсчётам, никак не меньше двух-трёх.
Тем и хорош хоровод, что в каждой местности он свой. Чем севернее, тем чиннее, скромнее, а чем южнее, тем бесшабашнее, «с коленцами». Собравшая некоторые данные о русском хороводе Наталья Летникова (Культура.РФ) пишет, что ими в раннюю весну задабривали богов плодородия (не зря танец этот – знакомства юношей и девушек), живой цепью поднимались на холмы в день Лады, на Купалу просили созревания плодов, а на Берегиню кружились вокруг берёзы – покровительницы дома и семьи. Православная традиция не противоборствовала хороводу, а включила в бытийный круг: вне поста, от Святой недели до Красной горки, а после страды от Успения до Покрова хороводили все, кто вошёл в возраст, но ещё не состарился (не вышел, таким образом, из круга по возрасту).
Два вида танца – орнаментальные и игровые – отличались друг от друга тем, что игровые – настоящее театрализованные действа, смысловым стержнем которых выступали песни, а каждый исполнитель брал на себя определённую роль, примерно зная, как выражать характер того или иного персонажа. Сюжеты игрового хоровода – от сказок со зверями и птицами до социальных конфликтов (например, взаимоотношения работников и хозяев, крестьян и князей-бояр).
Почти во всех губерниях у хоровода шесть основных фигур – «столбы», «вожжа», «плетень», «круг», «сторона на сторону» и «на четыре стороны», но бывало и намного больше. «Воротца», «восьмёрка», «колонка», «корзиночка», «карусель» – для подлинных виртуозов хороводной пляски. Особняком стоящая – «плясовая», когда цепь размыкается, но потом снова смыкается в следующую фигуру. Но уже в Климовском районе Брянской области водятся только «стрела», «утица» и «дуб», причём при «стреле» – из конца в конец деревни, обходя дома, где приготовлено угощение. «Стрела» в Брянской области мистична: в Новозыбковском районе, прощаясь с весенними песнями, в начале лета танцуют «похороны стрелы». Деление хороводов в некоторых областях Центральной России – и календарное, и сюжетное: радуницкие, георгиевские, никольские, троицкие, всесвятские, петровские, пятницкие, ивановские и успенские.
Огромную роль в том, чтобы всем было весело, играет заводила-хороводница или хороводни – женщина или мужчина, зависело только от природных склонностей затейницы или затейника: пол и даже возраст никакого значения не играли. А талант зависел от «ведического» (подспудного) знания нужд всех жителей села: кто входит в возраст, кто выходит из него, кто кому нравится, кто без меры стеснителен, а кто дерзковат. От глубины психологических и бытийных знаний напрямую зависело, кого и в какую очередь позовут в круг…
Песни, посвящённые льну и просу, пелись всегда при хождении «по солнцу» – по часовой стрелке: так подчёркивалась естественность хода времени и призывалось обилие будущему урожаю. Но понять народный обычай не так-то просто – невесты порой ставились ходить «против солнца» и даже высмеивались («она у нас дурочка, она у нас вшивая») – тем подчёркивалось, что девица на выданье, пока не станет женой, выходит из круга, и её «шаткое положение» угрожает роду. В хороводе проводился «обряд очищения» невесты, её посвящение в ряды «чистых» и «своих».
В «столбах» по трое задних (как в игре «ручеёк», символизирующем, к слову, приход весны) выходят из неподвижного квадрата и встают вперёд, пока все не окажутся «впереди», что символизирует единство всех и каждого, кто бы он ни был. В «вожже» хоровод изящно и пленительно изгибается синусоидой с затухающим колебанием (геометрически – начало и конец жизни и человека, и мира) и переходит в спираль «плетня» (знака бесконечной экспансии единожды рождённого), и только после них танец переходит в знакомый нам «круг». Дальше – снова два квадрата, где женщины и мужчины разбиваются в шеренги друг напротив друга и движутся, то сближаясь, то отдаляясь. По истечении фигур танец подразделяется на показ личного удальства; теперь в нём солируют уже те, кому есть что показать помимо «основной программы».
Несмотря на внутренний, повторяемый каждый год «сценарий», хоровод во многом – импровизация. Символы его определялись для всех славян сходно: венок – брак, платок – подушка, шёлковая плеть – символ покорности и силы.
Чтобы определить приблизительное время танца, достаточно сказать, что на русском севере, в Коми, на Красную горку использовалось семнадцать (!) песенных сюжетов.
«Кругом ходя у две партии, гурьба такая, да приплясываем»; «Гурьбой идуть, обнятаи идуть рядом. Ходють играють эти себе, эти себе, одну её толькя [песню]. Кругом ходим – у нас раньше так ходили по улицы» – так, смущённо усмехаясь, говорят в селе Новосолдатка Репьёвского района Воронежской области. В сёлах Вышние Пены и Нижние Пены Ракитянского района Белгородской области хороводы имеют прозвание «танков» (от «танок» – будущее слово «танец»), и водят их в основном девушки и женщины, но и мужчин тоже из круга не выставляют, если только они обладают танцевальным умением. Такого мужчину зовут «хозун» – и сразу различается в слове уважение: в нём и «хозяйство», и «ходьба». Но уже в Глинковском районе Смоленской области женатые мужчины и женщины в игрищах – исключительно зрители. В селе Павличи Брянской области карагоды водили со Старцем – он, обряженный в обветшавшие одежды, символизировал дух предков и шутейно ворчал на вольности при исполнении плясовых фигур, одновременно поощряя хороших их исполнителей.
Истоки народной жизни сегодня – под спудом совершенно иных реалий, то информационных баталий, то эрзацев, призванных заменить ощущение жизни или подменить их. Отчего русский хоровод распался так надолго? Люди… как мы относимся к ним? Когда начинает зреть в нас боязнь и недоверие? Знаки распада появляются там, где провоцирует регрессивные мыслительные и ощутительные процессы как раз недостаток инициации.
Пробирочное выращивание «квалифицированного потребителя» отменяет в нём всякую живость. Современный подросток со сменяемым, но таким необходимым ему гаджетом – потребитель практически идеальный. Гаджет воспитывает, наставляет, подспудно внушает иные нормы и полностью заслоняет реальное, не давая сбываться ни физически, ни психологически. Но там, где социальная атомарность превышает предельно допустимые нормы, начинаются вечные сумерки предрассудков и фобий. Более полутора веков назад иностранцы отмечали, как по нраву пришлись русским людям качели и карусели, как любят они «быструю езду» ещё до номинального наступления «машинного века». Соблазном больших скоростей пронизано не только XIX столетие, но и XX, и наше. Может, не к месту, но вспомнишь забаву «гигантских шагов», которую успел застать в детстве: столб с подшипником и свешивающимися с него ремёнными или верёвочными петлями делал возможным подлёты на высоту роста, едва заметное касание земли, будто б и впрямь парение, такое желанное и так многократно – наверное, неспроста – видящееся во сне… Но на больших скоростях, предупреждают консервативно настроенные исследователи, и риска, и жертв куда больше, и лучше за- ранее быть готовыми к ним, чем безутешно жаловаться на преждевременное выталкивание из круга.
Русская соборность – не отвлечённая идея некоего коллективизма, которую в сегодняшнем разобщённом обществе пытаются претворить в жизнь искусственно создаваемыми ограничениями консерваторы и архаисты, а совершенно конкретный хоровод людей пред небом во имя неба, и молитва, и мистерия, и, конечно же, образ мысли.
Поэтому, когда нам становится стыдно внимать парадам половых отклонений или когда мы отворачиваемся от подозрительно быстрых взлётов к запредельному финансовому благополучию, или когда нам неловко за чью-то клоунаду с излишне залихватскими интонациями, – это соборность. И это она же, когда несётся вслед какому-нибудь лексически заумному или вызывающе отдельному индивидууму: «умный больно». И как скоро она отступает, когда нужно вступиться за своего, мы знаем лучше других. Замешательство и оторопь, а то и сожаление о том, что подвиг, если порыв подхватит, может обернуться личной катастрофой. И убеждение в том, что находящиеся на виду – выскочки, или дерзкой интригой купили себе толику внимания, или попросту психопаты, – тоже издержки соборности. Если мы и соборяне, то особенные – травмированные предыдущим опытом. Когда в людской хоровод затёсывались такие заводилы, что после их вмешательства хоровод ощутимо редел, недоверие к нему волей-неволей становилось частью генетической памяти.
Стремясь к отдельному жилью (современному танцу) после землянок, времянок, бараков и коммуналок, советские люди были едины в желании обособиться после испытаний, зажить «городской деревней» – вроде бы заедино, но и отдельно друг от друга, «своими хатами», но с удобствами не во дворе, а на расстоянии вытянутой руки. Видимо, взрывная урбанизация, давшая «разрыв хороводной цепи», повлекла за собой и социальную апатию, и фобии, и нежелание «соваться, куда не следует», и общее равнодушие к себе и ближним. Испытаний было столько, что в них был обвинён коллективизм. И некоторые поверили в то, что не размыкание хоровода дало смерти возможность сделаться заводилой нашего хоровода, а сам он всех нас подряд взял и обездолил. «Не нужно, чтобы слишком многие люди знали обо мне» – слова, продиктованные опытом наших родителей. «Публичность» – риск, опасность, зло… Конечно, не стоит маниакально подвергать себя суду общественного мнения, судящему о человеке по одному высказыванию или по высказыванию, перевранному другими, но стоит ли всю жизнь хорониться от судилищ? Вряд ли когда-то в истории человечества люди были так одиноки, как в XX и XXI веках. Но если стоит надеяться хотя бы на что-то, то на то, что они ещё поймут важность, непохожесть и необходимость каждого живущего на земле и, поняв, потянутся друг к другу, и тогда мировое братство и вселенский хоровод обязательно восстановится.
Но будет это ещё не скоро.
Сергей АРУТЮНОВ
Источник: «НиР» № 8, 2022