Наш собеседник – Георгий Геннадьевич МАЛИНЕЦКИЙ, известный российский математик, доктор наук, профессор, эксперт Изборского клуба,
заведующий отделом математического моделирования нелинейных процессов. Всю свою жизнь он проработал в Институте прикладной математики имени М. В. Келдыша – очень значимом в мире науки учреждении, которое на протяжении многих лет выполняло задачу «обсчитывания» самых важных народохозяйственных проектов и начинаний с целью снижения рисков и понимания затрат. Сфера его научных интересов затрагивает такие области, как синергетика, мировая и русская история и проектирование будущего. Сегодня, когда Россия вступила в схватку цивилизаций, очень важно правильно выстроить сферу управления наукой и научными исследованиями в новых условиях, и наш разговор именно о том, какой должна быть современная наука.
– Георгий Геннадьевич, Вы доктор наук, известный в стране эксперт. Расскажите, пожалуйста, о себе и своём пути.
– Я учился на физическом факультете МГУ, затем в аспирантуре Института прикладной математики имени М.В. Келдыша Российской академии наук, где продолжаю работать. Мстислав Всеволодович Келдыш – выдающийся математик, механик, организатор науки. В настоящее время я заведую отделом моделирования нелинейных процессов.
Суверенитет Советского Союза во второй половине XX века и Новой России определяется тем, что наша страна смогла в 1950-х–1960-х годах выполнить два ключевых научно-технических проекта – Атомный и Космический, для чего были созданы Министерство среднего машиностроения (Атомный проект – это 800 тысяч человек и 8000 учёных) и Министерство общего машиностроения (Космический проект – в его системе работало 1,5 миллиона человек и 1200 заводов). Благодаря им удалось не только вырваться в космос и заглянуть в глубины атома, но и создать ракетно-ядерный щит, защищающий нашу страну и являющийся реальной основой нашего суверенитета.
Всю жизнь я проработал в этом институте, занимаясь разными проблемами, связанными так или иначе с прикладной математикой, с прогнозом, со стратегиями. Наш институт сыграл очень важную роль и в Атомном, и в Космическом проекте. Прежде чем что-то запустить, надо очень точно знать, как управлять, куда и что мы запускаем. Эти задачи связаны со стратегией, которая реализовывается в течение многих лет, начиная с 1953 года.
Круг вопросов, которыми мне приходится заниматься, – это теория самоорганизации, стратегические прогнозы, управление рисками, искусственный интеллект. Институт прикладной математики должен заниматься тем, что особенно важно для общества, включая гуманитарный аспект.
– Не могли бы Вы раскрыть гуманитарный аспект того, чем занимаетесь?
– Сейчас наше правительство выдвинуло мысль о том, что должна быть шкала налогов – с богатых брать больше, с бедных – меньше. К нам обратились ряд экспертов для оценки, получится это или нет, плохо это или хорошо. Мы посчитали, и выяснилось, что принятый проект, во-первых, не позволяет собрать достаточно много денег, не более 2 триллионов рублей, а нужно хотя бы 10–12 триллионов, а во-вторых, сильно ударит по малому и среднему бизнесу. И что же делать?
Есть альтернативный проект, который тоже рассматривается. Это называется налог с расходов. Вы покупаете конечную продукцию (товары и услуги), и несколько процентов сразу отсчитывается в бюджет сразу же, автоматически. Это позволяет отменить налог на добавленную стоимость и ещё массу налогов, намного увеличить пенсии и пособия на детей. При этом все граждане находятся в равном положении и, естественно, богатые платят больше, а бедные – меньше. Те идеи, которые выдвигаются, просчитываются, анализируются. И в конечном итоге это то, что работает на благо России.
– А как Вы оцениваете состояние института экспертизы общества в России в плане его востребованности, если сравнить его с тем же экспертным обществом Запада?
– Он не востребован. Поясню. Допустим, вы что-то придумали, увлечены какой-то идеей, хотите, чтобы она служила людям… Когда вы выходите с этим в общество, то сталкиваетесь с жёсткой конкуренцией. Чтобы вложения были оправданны, нужно всё просчитать. Это называется управление рисками. Из тысячи проектов в Кремниевой долине поддержку венчурных фондов получают в среднем семь. По очень простой причине: проводится жёсткая научная и технологическая экспертиза, маркетинговые исследования и масса других, это позволяет снизить риски инвестора и оценить, имеет ли шанс ваше изобретение состояться.
У нас решили действовать по образцу и подобию западных стран. Но есть известная пословица: куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй. Главной экспертной организацией в области науки и техники назначили Академию наук. Но после реформы 2013 года у нас нет той Академии наук, которую создал Пётр I в 1724 году по совету великого Лейбница или которая была в СССР. В 2013 году у неё отняли научно-исследовательские институты. Она больше не является научной организацией, в ней по новому уставу запрещено вести исследования. Научные работы теперь разрешено проводить институтам, таким как наш, которые относятся к Министерству науки и образования. Главное, чтобы всё было как на Западе. Академия по задумке должна была заниматься экспертизой. Но денег на это не дали.
Допустим, вы что-то придумали. Чтобы это проверить и проэкспертировать, мне нужно в ряде случаев поставить эксперимент. А как же я поставлю эксперимент, если у меня нет институтов? Но это, может быть, наша традиция. У нас Царь-пушка ни разу не стреляла, Царьколокол ни разу не звонил, а Академия наук сейчас без науки. Парадокс, как говорил мой соавтор, выдающийся просветитель России Сергей Петрович Капица, – очевидное и невероятное. Во-первых, нет денег, но это не всё. Хорошо, вы проэкспертировали, а что дальше надо сделать? Во-вторых, дальше ваша экспертиза должна быть где-то в контуре управления либо государства, либо частной компании. Именно это и не предусмотрено. Вот в таком режиме у нас работает экспертиза.
– А в геополитических вопросах экспертиза работает? Есть ли у нас аналог RAND Corporation (Американская исследовательская организация, один из главных «мозговых» центров, разрабатывающий стратегии геополитики, геоэкономики, геокультур. – С.К.)?
– В Америке более двухсот мозговых центров, которые занимаются стратегиями, военными вопросами, проектированием будущего. Эти организации имеют своё мнение. Они не прикладывают руку к фуражке: чего изволите? У них есть своя концепция. Вы упомянули RAND Corporation, а это – 5000 человек, многие из которых являются ведущими специалистами в своих областях: математика, физика, социология, психология, системные исследования… Это крупный центр системного анализа. Подобные работы ведутся в Институте сложности в Санта-Фе, который создал Нобелевский лауреат Мюррей Гелл-Ман, предложивший гипотезу кварков. А у нас много лет идёт дискуссия, какие структуры нам нужны…
– Экономят?
– Я думаю, здесь просто нет понимания необходимости этого. Существует американская частная разведывательная компания STRATFOR, некий аналог ЦРУ, под руководством Джорджа Фридмана. Его книжка «Следующие 100 лет» была переведена на русский в 2010 году. И он там чётко описывает, как год за годом Америка будет пытаться развалить Россию, причём ключевые события должны были происходить в 2024–2025 годах, когда Америка постарается нанести военное поражение России на территории третьих стран. Чтобы говорить такие слова, во-первых, нужно иметь серьёзные полномочия. Ну а у нас, к сожалению, не принято высказывать независимые мнения, которые могут не понравиться более высокому руководству, в результате чего возникают немалые проблемы. В течение 20–30 лет до сегодняшнего момента ваш покорный слуга и мои коллеги писали, что России остро нужны беспилотники. Более того, у нас в СССР был создан в 1968 году. Но! Допустим, вы руководитель крупной фирмы, а мы – маленькая фирма, производим беспилотники. И если есть крупная фирма, жирный кот, то его надо кормить. Нужно все деньги отдать Ивану Ивановичу, Степану Степановичу, Тихону Тихоновичу, Петру Петровичу. А до мелких «котят», которые могут предложить принципиально новые вещи в сотни раз дешевле того, что есть, конечно, дело не доходит. Поскольку мы много лет сталкивались с этой ситуацией, результаты видим сейчас.
– А на основе чего принимаются важные решения по поводу инноваций, например, каких-то важных научно-технических направлений, которые могут изменить ситуацию?
– Я сам бы мечтал это узнать. Давайте мы будем сравнивать с советской ситуацией. У нас, в сущности, есть три вида науки.
Первый – это фундаментальные исследования, когда люди изучают неизвестное, то, что не понято и касается Природы, Общества или Человека. Неясно, удастся ли прорваться, можно ли это изучить и получить выгоду. Фундаментальная наука стоит дёшево – грубо говоря, один рубль. Но прежде чем эти результаты войдут в практику, проходит 40–50 лет. Когда, например, Фарадей открыл электромагнитную индукцию, можно было строить электрические двигатели. Но понадобилось 40–50 лет, прежде чем создалась электротехническая промышленность. Эйнштейн написал формулу для индуцированного излучения, открывшую путь к созданию лазера. Но лазер создали советские учёные Басов и Прохоров и американец Таунс 50 лет спустя. В фундаментальной науке путь к практике длинный. В Советском Союзе эти исследования координировала Академия наук.
Следующий этап – это прикладная наука. Она показывает, как из тех знаний, которые мы имеем, можно создать нечто работающее – стратегии, программы, действующие образцы. Она помогает понять, как эти знания использовать. Здесь характерный срок 10–12 лет. Но стоит это уже 10 рублей. Именно в этой области делается 75 процентов изобретений. В СССР был огромный блок прикладных институтов. Тот же Курчатовский институт и многие многие другие организации. Этот круг организаций в основном был ликвидирован в 1990-е годы. Но некоторые прикладные институты остались в Росатоме – он не дал их развалить и потому сейчас на коне.
После того как уже стало понятно, что это работает, начинается этап конструкторских разработок. Здесь речь идёт об одном-трёх годах. Но это уже стоит 100 рублей. На этом уровне либо выводятся новые продукты и технологии на рынок, либо появляются новые возможности для страны.
Конструкторские разработки не проводятся в России в необходимом объёме, потому что у нас капитализм не удался. А как с этим на Западе? Там крупные высокотехнологичные корпорации IBM, Proctor & Gamble, Boeing, Lockheed финансируют опытно-конструкторские разработки. Но проблема заключается в том, что у нас нет таких корпораций. Крупнейшие корпорации России занимаются добычей сырья, у Академии наук отняли институты и превратили её в клуб, где можно избираться, встречаться, слушать друг друга, награждать и хоронить членов. Советская система развалена, новая система не создана. И сейчас, когда многие вещи стали понятны, многое нужно делать срочно. Мы имеем ситуацию ручного управления.
– Ручное управление имеет свои плюсы и минусы.
– Сейчас огромная проблема, как признаётся у нас, – это беспилотники. Украина имеет около миллиона беспилотников, в которых воплощены лучшие западные технологии. Проблема в управлении. Крупные государственные структуры неповоротливые. Но множество частных компаний, конкурирующих между собой, могут дать большой эффект. Как говорил министр обороны А.Р. Белоусов, можно ошибаться, но нельзя врать. Однако выявление вранья и принятие соответствующих мер – это отдельная сложная проблема.
Обращу внимание, что в сталинские времена масса людей, групп, коллективов предлагала правительству и армии: возьмите наше оружие, давайте его испытаем. В самые тяжёлые времена Великой Отечественной войны – посмотрите, сколько авиаконструкторов у нас было! И Яковлев, и Антонов, и Илюшин, и Поликарпов. Конкуренция творцов важна, потому что это позволяет выделить наиболее удачное решение. При этом иногда есть некая интуиция и удача, которые многое решают.
Мы сейчас гордимся советской космонавтикой. Мы открыли миру дорогу в космос. Но наши великие авиаконструкторы, практически все, дали отрицательные отзывы на проект Сергея Павловича Королёва. Говорили, что этого вообще не надо делать. Многие люди из нашего института, а он всё время активно занимается космической деятельностью, рассказывают, как наших инженеров послали в Германию, где они посмотрели на Фау-1, Фау-2. А потом их принял Сталин. И перед Сталиным на стол положили проект межконтинентальной баллистической ракеты, первого спутника, первого человека в космосе, полёта на Луну и полёта на Марс. Естественно, Сталин спросил их, кто всё это придумал. И все отошли от стола, около которого остался один человек – Сергей Павлович Королёв. Сталин сказал: я уверен, что у нас будут и баллистические ракеты, и космонавты. Я думаю, что и на Луне мы будем первыми. Но сейчас задание таково: максимально точно повторить Фау-2 на отечественной элементной базе. Срок один год. Это было сделано. Сначала конструкторы ушли обиженные. В их мечту не поверили. А потом стало понятно, что ряд блоков, которые были в Фау-2, мы ещё не умели делать – но научились. Их повторение позволило научиться. А дальше – Р-7, и начался наш космический взлёт.
В создании современного оружия очень велика роль прикладной науки и принципиальна роль государства. Прошло время, когда на коленке можно было делать беспилотники. Помните, что просил Левша в повести Лескова? Передайте царю: в Англии уже кирпичом ружья не чистят, и нам не след. И вспомним нашу горькую историю. Смотрите, наши великие флотоводцы Нахимов, Корнилов, Истомин погибли на суше, защищая Севастополь. Почему? Да по очень простой причине. В силу огромной инерции, вместо того чтобы строить пароходы, власть ориентировалась на парусники. Вместо того чтобы вооружить часть войск нарезным оружием, наши войска имели только гладкоствольные ружья. Война этого не прощает. Эпохи отличаются только теми сюртуками, которые носят. И мы отчасти сейчас в этом убеждаемся.
– Какие научно-технические направления для нас сейчас наиболее важны?
– В своё время Мстислав Келдыш спорил с академиком Львом Андреевичем Арцимовичем, выдающимся физиком, полагавшим, что наука – это лучший способ удовлетворить личное любопытство за государственный счёт. Это ценностная ориентация. Неважно, чем заниматься, главное делать это на высоком уровне. Ему возражал Келдыш: если мы смотрим на науку не как на забаву любознательных профессоров, а как на серьёзное государственное дело, то картина другая. Нужно выбрать один-два приоритета, которые будут поняты народом и властью, поддержаны и позволят вывести общество на более высокий уровень развития. Этих проектов было тогда, во времена Келдыша, два – Атомный проект и Космический проект. Почему всего два? Дело не в деньгах. Государственный аппарат не в состоянии поддерживать большее количество масштабных проектов. Кроме того, очень трудно подобрать выдающихся людей, которые могут руководить громадными научно-техническими проектами. Совет главных конструкторов, сыгравший огромную роль в космическом проекте СССР, составлял шесть человек. Ключевыми фигурами в атомных делах были 12–15 человек. Если бы хоть одного из этих людей не было, то ничего бы не состоялось. Это действительно выдающиеся люди, но этого мало. Практически на всех ответственных запусках Келдыш присутствовал лично. Благодаря осуществлению этих проектов и был обеспечен суверенитет нынешней России.
Какие проекты важнее сейчас? Это развитие и освоение информационно-компьютерной реальности. Если биосфера – первая природа, техносфера – вторая, то сейчас на наших глазах создаётся природа третья – информационно-телекоммуникационная сфера. Давайте посмотрим на мобильники. Вот у вас, наверное, китайский, у меня финский. А где же российский? Где наши компьютеры? Где наши планшеты? Где наши суперкомпьютеры? Где маршрутизаторы? Информационно-телекоммуникационная реальность – это очень широко понимаемая вещь. В своё время мне довелось беседовать с Жоресом Ивановичем Алфёровым, и я спросил его, куда следует вложить средства для обеспечения национальной безопасности. Он ответил – в электронную компонентную базу. Потому что от 80 до 95 процентов возможностей современного оружия определяется той электроникой, которая в него зашита. И, кроме того, это основа для новой индустриализации.
Но этого недостаточно. Даже если у нас всё это будет – и компьютер, и свои программные системы, это может не изменить ситуацию. Лица, принимающие решения, должны быть готовы слушать и слышать учёных и экспертов. Должен быть совершенно иной информационный поток.
– Вы о смыслах, предлагаемых Россией миру, об образе будущего?
– Совершенно верно, смысл и видение будущего. В своё время Клод Ажеж, французский филолог, сказал следующее: перспективы разных языков определяются тремя вещами – уровнем технологий страны, связывают ли с этой страной люди будущее и какие усилия вкладываются в развитие культуры. Мы были на взлёте в 1960-х–1970-х годах. Атомные станции и ледоколы, Гагарин в космосе… Мы предлагали миру другой путь развития. Вспомним слова Маяковского: «Я знаю – город будет, я знаю – саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть». Город, цветущий сад, люди… Каждое слово важно. Самая большая потеря и опасность сегодня – люди, они отодвинуты и занимаются чем-то не тем. Когда мир сейчас смотрит на Новую Россию, то спрашивают: а что вы предлагаете? А ответить-то нам нечего. А если вам нечего ответить, то зачем же детей ориентировать на вашу страну? Олигархический периферийный капитализм неинтересен. Ну, и в-третьих, на разные фонды, которые представляют нашу культуру, без слез не взглянешь. Сравните, как представляет свою страну Китай, вкладывая огромные ресурсы, чтобы заинтересовать другие государства. Поэтому идеология, понимаемая как стратегический прогноз и образ желаемого будущего, как курс, определяющий, куда надо идти, совершенно необходима. Она должна появиться. Потому что если мы идём по пути капитализма, туда же, куда и все, то там нас никто не ждёт и у нас нет шансов.
– Насколько я понимаю, считается, будто общество пока не готово принять жёсткую идеологию, и потому как некий паллиатив предложили мировоззрение.
– Нас немножко губит мягкость. После мюнхенской речи 2007 года стало ясно, что Запад и Россия находятся на разных берегах. На мой взгляд, надо так же жёстко и ясно вопросы ставить, как ставит их Белоусов. По словам депутата Госдумы М.Г. Делягина, за последние годы через структуры министерства обороны было украдено 11 триллионов рублей. Почему СМИ как будто об этом забыли? Какие меры приняты? Деньги-то вернуть удалось? Чем дольше мы будем откладывать ясное и чёткое определение того, куда и как мы идём, с кем мы идём и чего хотим добиться через 20, 30, 40 лет, как это определяют все ведущие державы, тем будет хуже для нас. Почему мы не говорим, где Россия будет через 30 лет? Что мы будем считать успехом, что будем считать поражением? Советский Союз планировал на партийных съездах на пять лет, Япония сейчас планирует на 30 лет. Компонент, показывающий великую роль науки, сегодня отсутствует в обществе. Когда нет идеологии, это влияет на науку, на искусство – на всё. Были у нас за 30 лет яркие произведения в области кино? На мой взгляд, нет.
А ведь в России власть думала об искусстве. Вспомним многочасовые беседы Бенкендорфа с Пушкиным. Была попытка диалога, пусть не самого удачного, где власть старалась объяснить творцам, чего она хочет. Аналогично – заместителя Бенкендорфа Дубельта, который советовал русским творцам «не заражаться бессмыслием Запада», Достоевский называл умнейшим человеком. Власти надо говорить художникам что-то содержательное, требовать это от них.
Второй проект связан с биотехнологиями: новая медицина, новое природопользование. Сейчас многие страны вкладывают огромные деньги, чтобы увеличить продолжительность активной здоровой жизни. Появились совершенно новые способы. В 2020 году была присуждена Нобелевская премия по химии Э. Шарпанье и Д. Дудно, двум микробиологам, открывшим технологию редактирования генома, а это путь к лечению тяжелейших заболеваний, включая рак, шизофрению и многое другое. Это пока не результат, а путь. Перспективный путь. Если эволюция шла вертикально миллионы лет, то здесь человек может проектировать живое, а это новые растения, животные. Великий соблазн, опасность, но и великая возможность. Пандемия COVID-19 показала, что одним из самых уязвимых является биологическое пространство. Даже в продвинутой Америке погибло больше миллиона человек. Сейчас происходит именно то, что и должно происходить: более чем через 50 лет после присуждения Нобелевской премии за расшифровку генетического кода результаты открытия начинают проникать всюду, начиная от медицины и кончая правоохранительной сферой.
Если у вас, например, есть ДНК всех людей страны и есть найденный волос, то понятно, что этого человека можно найти. Это совершенно другая реальность! Нам очень важно не отстать от неё.
Министерство науки и образования говорит, что у нас есть восемь критических направлений. Но двигаться по восьми направлениям сразу при наших ресурсах не можем. Когда началась СВО, я выступал в Государственной Думе и говорил, что нам абсолютно необходим Госкомитет по науке и технике, который координировал бы исследования и смотрел, чтобы мы использовали не устаревшие, а современные технологии. Все согласились, но, к сожалению, ничего не сделали. Поэтому наша проблема сейчас – организационная: обратная связь разорвана.
У нас есть масса ярких, талантливых людей, но они не при делах. Произошло именно то, о чём предупреждал Сталин, когда говорил об опасности превращения партии в гигантский бюрократический аппарат. Наступил 1991 год. Политбюро руководили ярые антикоммунисты – Яковлев, Горбачёв, Шеварднадзе. В КПСС в 1990 году было более 18 миллионов человек, а в КПРФ сейчас их 160 тысяч. Сегодняшняя ситуация – очень жестокий учитель. Людей надо судить не по верности и лояльности, а по конкретным делам. Я надеюсь, что мы к такому подходу и критерию очень быстро придём. Как шутили в своё время чиновники: набирали как верных, а спрашивают как с умных. А сейчас нужно, чтобы люди были умные и решали те задачи, которые перед ними поставлены. И нужен другой способ решения задач – требование результатов при полной самостоятельности (когда не важно, во сколько ты пришёл на работу), а не формальное отсиживание на месте.
В своё время Дмитрию Фёдоровичу Устинову предложили стать министром оборонной промышленности в 34 года. Он говорит: а как я буду требовать с людей? Сказали – делайте что угодно, угрожайте расстрелами, вы самостоятельны в решениях. Когда шла эвакуация на Восток, к нему пришёл директор завода и попросил множество всего – на 12 листах. Устинов отвечал: «Идёт война, я не могу всего этого дать».– «Так вы ничем мне не поможете?» Ответ: «Помогу». Министр даёт директору блокнот, где в конце каждого листа стоит подпись – Д.Ф. Устинов. «Делайте с этим, что считаете нужным, пользуйтесь моим именем, как хотите, но через два месяца ваш завод, который предстоит эвакуировать, должен давать снаряды». И планируемый результат был достигнут.
Сегодня для нас важнее всего два направления – информационная реальность и биотехнологии.
– Как и чему обучать и переучивать новые кадры?
– Если понятно, что надо делать, то проблем нет. Когда Советский Союз разворачивал Атомный проект, выяснилось, что специалистов-то нет, а их надо много. Откуда взять? Взяли отличников инженерных вузов, учили их в экспресс-режиме по 8–10 часов ежедневно, без выходных. И через полгода эти люди смогли что-то делать в отрасли. Как говорил Бисмарк, Россия медленно запрягает, но быстро ездит. Но нужно же показать, куда ехать!
В питерском военмехе был такой обычай: приходит студент, и ему говорят – если это задание будет выполнено, то у него вот такая цена. Допустим, это ваша дипломная работа. Если сделаете больше, то это кандидатская диссертация. Если сделаете ещё значительнее – то докторская. А вот если вы совсем масштабное что-то придумаете и осуществите, то будете академиком. Перед человеком открывалась перспектива карьерного роста, самореализации.
А у нас огромный поток талантливых людей. Стать победителем всероссийской олимпиады по физике, химии, биологии может только очень талантливый человек, с правильно устроенной психикой, способный быстро решать сложные задачи. Таких людей нужно учить на очень высоком уровне. Этого не делается.
Что такие нестандартные учёные говорят на публику – несущественно. Ландау изрекал массу антисоветских вещей, но десятитомный курс Ландау–Лившица – вещь блистательная. Ландау действовал так: если человек готов сдать эти тома ему лично – решая конкретные задачи, он ему обеспечивал место теоретика в академическом институте. Такой экзамен сдало 53 человека, но они – треть советской физики. У нас есть огромный потенциал. Мы запустили космический телескоп «Радиоастрон». В этом принимал участие наш институт. Вещь мирового уровня! Американский космический телескоп «Хаббл» смотрит в оптическом диапазоне, а «Радиоастрон» – в инфракрасном. Он запущен на сотни тысяч километров от Земли. Здесь у нас есть несомненные достижения.
Чтобы мы были на уровне в области информационной реальности, нужна Киберленинка: когда требуется научная статья на узкую тему, чтобы её найти, нужно затратить массу времени, а эта программа быстро находит вам более 15 миллионов статей. Это сделал сотрудник нашего Института. Позже он был уволен из-за того, что ему «не хватило скопуса» – цитирования в иностранных журналах.
– Так всё-таки, что Вы думаете о будущем российской науки и России?
– Будущее определяется тем, сколько людей будет на Земле и в России – очень много, много или немного. Мир переживает глобальный демографический переход. Скорость роста числа людей на планете быстро уменьшается. Это самый крутой поворот в истории. Прежняя траектория стала неустойчивой, возникают новые возможности и риски. У нас в институте работал выдающийся специалист по теории самоорганизации Сергей Павлович Курдюмов, считавший, что учёные должны указывать пути в будущее, а общество уже выберет, по какому из них идти. Наш институт самым активным образом занимался лазерным термоядерным синтезом. Огромные пучки лазеров направляются на специальную мишень, она испаряется, и начинается управляемая термоядерная реакция. Был проделан огромный комплекс работ, и расчёты оказались верны, несколько лет назад американцы подтвердили, что лазерный термоядерный синтез – мечта Басова и Прохорова – действительно может быть огромным источником энергии.
Есть прогноз, как будет развиваться страна, учёные сказали: есть два варианта. Первый – то, к чему пришли, а второй – это ускоренное развитие, сверхиндустриализация. Произошедшее было предсказано удивительно точно Институтом системного анализа. Если бы тогда послушали учёных, сейчас и Россия, и мир были бы другими.
Источник: НИР №4, 2025
Беседовал Сергей КЛЮЧНИКОВ