Особое место в православной жизни занимает фигура священника. Именно вокруг него формируется паства. Но даже сами прихожане редко задумываются о личности священника.
О стоящих перед ним задачах и тех инструментах, что имеются в его распоряжении. Люди же невоцерковлённые вообще очень смутно представляют себе его роль в структуре Церкви. Архиепископ Дюссельдорфско‐Берлинский и митрополит Германский Григорий (ДУРИЧ) Сербской Православной Церкви рассматривает эти существенные вопросы в своей статье.
____
Кто такие православные священники по отношению к другим людям – просто немного непохожие или всё же иные? В чём, на мой взгляд, состоят главные трудности, возникающие на их пути? И каковы те действия, которые священнику в своей службе неизбежно приходится исполнять?
Если вкратце, то эти мои рассуждения о священниках – просто малая попытка задуматься, кто они такие и кем бы им нужно было быть, поскольку они, как мне кажется, если чем и необычны, то разве что своим внешним видом и облачением.
Священник самим фактом рукоположения – тем, что он священник, – вовсе не возведён в какую-то другую сферу и не выведен из реальной жизни. У него может быть ощущение инаковости, но по отношению к верующему народу он отнюдь не нечто иное, не какая-то «особая порода». Его ответственность за общину определяется заботой о её соборности. Поэтому то, что на самом деле определяет его как священника, – это его способность показать, что он, как человек верующий и член общины, в равной степени устремлён ко всем и каждому, что он – соборная личность, а не фракционер, не сектант, не сторонник какой бы то ни было групповщины или надменного опекунства без надобности.
Существует один специфичный вопрос, мучиться которым может каждый верующий человек, но я бы сказал, что в большей степени он связан со священниками: сознательно или неосознанно, но этот вопрос священник будет задавать себе всю свою жизнь. Это очень непростой вопрос о Божьем призыве: призван ли я на эту службу, и если призван, то почему именно я? Здесь очень важно, будет ли ответ богобоязненным или двинется в неверном направлении – к заключению, что этим призванием священник поставлен выше других. Те, кто помышляют, что поставлены над другими, охотно станут всячески это демонстрировать и чаще всего будут лишь «иметь вид благочестия» (2Тим 3:5). Но мы-то говорим о реальности, которая не даёт себя ложно представить,– о чём-то глубоком, внутреннем, менее всего о наружном. Хорошо верить в призвание, потому что и впрямь не бывает ничего без Божьей воли, но столь же важно стоять перед тем призывом смиренно и с пониманием, что здесь очень важно и наше собственное «да»: да, Господи, вот слуга твой! Опасность кроется именно в потере понимания, что это мы позваны на служение, мы должны служить другим, а не нам другие. Казалось бы, это легко запомнить. Между тем, представьте простого молодого человека (двадцати с чем-то лет), который, лишь получив приход, тут же получает незаслуженное уважение: все спешат ему услужить, а седые старики и уважаемые старушки целуют ему руку и просят благословения – из глубокого почтения к Богу. Нелегко ему тут не забыться и не возомнить себя не самым малым слугой – кем он на самом деле и является,– а возвышенным господарем, который всегда на почётном месте и всегда первый, хоть и не единственный. Мы должны признать, что тут наличествует серьёзное искушение, вызов.
Поэтому столь возвышенно, когда священник на том своём почётном первом месте показывает смирение, мягким поведением и добрым словом собирая всех вокруг себя, непрестанно в глубине души смиряясь и молясь Отцу Небесному, «да будут все едино» (Ин 17:21).
Благодать
«Жизнь в единении между братьями так же хороша и благодетельна, как елей, вылитый на голову Аарона, или как роса Ермона, оживляющая Сион» (Пс 132). Эти слова как молитву священник читает, облачаясь. И действительно, сколько встречалось мне различных священников, часто в большей или меньшей степени я ощущал этот запах, словно мог коснуться той росы, о которой упоминает псалом. Нигде, кроме как в домах у священников, я не мог яснее разглядеть, насколько жизнь может быть организована в теплоте и чистоте.
Дар великой благодати, несомненно, мобилизует и всё то, что ему противится, поэтому нам не нужно удивляться, отчего и почему священное лицо нередко у нас на глазах пребывает в борьбе и конфликте, в заботе и тревоге, на каком-то собственном, ему одному известном распятии. Не вдаваясь в бесчисленные возможности, способные смутить как священника, так и любого другого человека, обращу внимание на то, что считаю основной опасностью, которая может быть причиной серьёзной проблемы любого из нас, священников. Опасность эта кроется прежде всего в нашем заблуждении, что эта благодать, аромат её, роса и благословение имеют причиной нас самих и наши заслуги; что с нами произошло нечто чудесное из-за какойто нашей особенности. А лучше нам всё же думать, что это всё случилось просто из неизъяснимой Божьей милости – то есть в рамках Божественного плана относительно людей и мира кому-то из нас, людей, предстоит послужить и таким образом. А если священник начнёт себя рассматривать из какой-либо другой перспективы, обязательно дойдёт до чего-нибудь болезненного. И даже не из-за ошибочных помыслов наших, не из-за нашего греха только, а просто потому, что Даритель в любой момент может ограничить, а то и отобрать то, что мы без заслуг от него получаем. Иногда та благодатная роса испаряется, масло горкнет, запах улетучивается, цветок духовности засыхает. Тогда настают беды, развивается тоска, потому что – с причиной ли, без причины – от нас отступает, отстраняется нечто, что от нас, по нашему мнению, неотъемлемо, и мы принимаемся искать виновного или виновных. И вместо того чтобы начать поиски с себя, смиренно и покаянно ожидая, что потерянный дар, отошедшая благодать вернётся, мы ищем виновного где-то рядом с нами, вне нас.
Такой священник – озабоченный, расстроенный и нетерпеливый – может увидеть виновного даже и в народе: в людях, которые вокруг него стоят, непрестанно за ним наблюдают и о нём намеренно или ненамеренно судят. Часто судят, надо признать, немилосердно, напрочь забывая, что священник – всё же просто один из них.
Остриё своего недовольства он легко может направить и на братьев-священников, которые смиреннее его и уравновешеннее, и на вид успешнее умеют сохранять росу благодати, когда она у них есть, а когда она отходит, смиренно терпят и ждут, что потерянный дар, необходимый им для службы, вернётся к ним как утешение... Тогда, как сказали бы о том аскеты, учителя Церкви, – на сцену выступает дьявол, стремящийся гибельно опосредовать отношения между братьями, которые в этом случае всегда сызнова превращаются в трагические отношения Каина и Авеля. Это, разумеется, касается не только священников, а справедливо для всех людей, но здесь мы намеренно выделяем священников как очень яркую иллюстрацию – может быть, просто потому, что им тяжелее скрыться, коль уж стоят на возвышении.
Молот и наковальня
Нет сомнений, что среди священников вы можете встретить – в этом я глубоко убеждён – замечательных людей, наделённых самыми прекрасными качествами. Между тем немалое число священников, при всех своих достоинствах, ведёт себя так, словно они чем-то испуганы и растеряны. Спрашивается – почему? Наверное, потому, что находятся они между молотом и наковальней. Наковальня – это народ, который сам по себе важен и значим и существует как константа. Молот – это владыка. А священник в такой постановке вопроса – материал для ковки. Таким образом, он поставлен между двух реальностей, двух сил, которые часто спонтанно и неосознанно вступают между собой в непринципиальную коалицию. Например, народ жалуется на священника, а владыке, чтобы не ссориться с народом (без которого он как без константы не может), проще стать на его сторону – и тут священник может быть сломлен и смят. Но в таких столкновениях мы открываем более-менее хороших священников. А худшие в корпусе священников в этой действительности между молотом и наковальней просто-напросто угодничают, притворяются, подлизываются ко владыке (здесь нам ещё и открывается, насколько хорош или плох владыка). Угодничеством им получается избежать ударов, но удары неизбежны, необходимы для того, чтобы из материала что-нибудь выковалось. «Удары» состороныепископавконтексте,вкоторомяэтословоиспользую, никогда не должны выходить за рамки метафоры о молоте и наковальне, то есть под «ударом» я подразумеваю активное и креативное побуждение, импульс, стимул, но ни в коем случае не насилие (в каком бы оно ни было облике), не моббинг*.
Хороший священник – это тот, кто служит и народу, и владыке, но лишь в той мере, в какой это согласуется со служением Богу. Хороший священник уважает и любит и народ, и владыку, но смотрит он на Бога и служит Богу, не боясь ни народа, ни владыки. Между тем, когда у священника нет такой позиции, он ожидаемо доходит до растерянности, из которой в определённой мере проистекает и растерянность всего народа, которому он служит. Отвратите взгляд ваш от Бога, отслоните ухо от прислушивания к воле Божией, направьте все движения существа вашего к вопросам, что скажет тот или этот – власть, государственная или церковная, люди, СМИ, да кто угодно, – и это неминуемо приведёт вас к растерянности. Как священники мы прежде всего слуги Божьи. Конечно, не будет умён и тот священник, который полностью игнорирует все эти вопросы; но всё же прежде всего его должен занимать вопрос: «Что скажет Бог?». Священник, повторяю, должен быть прежде всего и без остатка слугой Божиим. Поэтому для священнической службы необычайно важна храбрость. Храбрость как составной элемент веры. На фундаменте веры, которая подразумевает храбрость и мудрость, он воздвигает и распространяет вокруг себя любовь как полноту жизненного опыта. А чтобы в таком настрое развиваться в соответствии со своими талантами, священнику необходимо быть теологом.
Теолог
Ничуть не тяжело заключить, что первой и основной деятельностью для нас, священников, должна стать молитва, а это в какой-то мере уже и есть теология или хотя бы предпосылка для начала пути к ней. Искренне молитвенный человек по сути своей теолог, потому что непрестанно погружается в тайну Бога. Нет сомнений, что такой молитвенник будет охотно исследовать святые произведения и жадно стремиться узнать, что открывали молитвенники до него о неисчерпаемой тайне Божественного в нас и вокруг нас. И его исследования всегда будут сопровождаться молитвой или превращаться в молитву. Его речь вследствие того будет становиться всё благотворнее для тех, кто его слушает, для тех, кто на него смотрит, для тех, кто вместе с ним живёт. Поэтому быть теологом – для священника не просто задача, но и путь.
И, конечно, не только для священника, но и для всякого христианина, потому что все мы «род избранный, царственное священство, народ святой» (1Пет 2:9).
Совершенно ясно, что в исторической турбулентности возникали разные девиации. Я бы здесь оглянулся на наши богословские школы, в которых можно услышать и такое, самое неожиданное и самое неправильное: «На что мне теология? Я же буду обычным попом, с требником в руке». На самом деле тому, кто так ставит вопрос, надо бы знать, что теология – его главный инструмент, оружие его службы, парус и якорь корабля, на котором он плывёт. Просто-напросто вопросы, с которыми он встретится, можно рассматривать и искать на них ответы почти исключительно с точки зрения теологических позиций и рассуждений. На вопросы о Боге, о смысле, о страдании, о смерти, о добре и зле, о свободе и храбрости нельзя отвечать на основе добротного ремесленного подхода, квазидуховного перформанса и позёрства: такое просто не пройдёт, такого священника легко разоблачат в любой его проповеди.
Проповедь, поучение, слово...
Священник призван на службу Слову. Ему дано задание строить Церковь на воплощённом слове Божием, которое есть краеугольный камень Церкви, источник и мерило каждого церковного слова. Поэтому священник позван и призван изучать Священное Писание и истинами его бережно и осторожно кормить свою паству, ведя её к благодатному просветлению. Воздвижение и украшение храмов этим не отрицается – как часть общей задачи и как отблеск духовной красоты священника, который «возлюбил красоту дома Божьего» (Пс 25:8). И всё же такое строительство – на фундаменте Слова и с помощью Слова – на самом деле одно из самых тяжёлых заданий, которое прочно связано с теологией, а не просто с совершением обрядов, с богослужением. Молитвы, которые мы читаем на богослужениях, написаны лучшими теологами, учителями Церкви. Между тем верное их толкование – дело неизмеримой важности. Именно в нём открывается, насколько священник погружён в молитву и теологию. Открывается также и то, насколько священник погружён в жизнь вообще. Насколько он в течение своей жизни искал и мучился уразуметь судьбу человека на земле. Ему нужно понимать судьбу верующих и неверующих, судьбу мира и, что всего важнее, – понимать, какую связь всё это имеет с Богом. Он здесь и для того, чтобы объяснить людям многие необычные вещи, которые с ними приключаются. Речь его должна быть отрезвляющей, просвещающей и прежде всего – освящающей, а это означает – направленной на то самое строительство каждого отдельного человека и общины, в которой он живёт и трудится.
И ещё кое-что очень важное: священник должен быть искренним. Разумеется, он не может знать ответы на все вопросы. То, что он может,– это быть сочувствующим. Если где-то можно отговориться незнанием, то нехватке сочувствия нет оправдания. Лучше практиковать искренность, чем актёрство. Невозможно в полной мере подчеркнуть, насколько важно, чтобы священник был искренен, чтобы говорил то, что пережил сам в своей жизни и духовном опыте. Тогда верующие будут понимать, что он тоже в борьбе, что его в этой жизни хлещут те же ветра, что они путешествуют к тихому Пристанищу вместе с ним.
Проповедь необычайно важна, и она в себе подразумевает весьма существенный учительский масштаб, к которому священник также позван. Помимо того, что для исполнения его службы необходимо быть молитвенником и знать теологию, учитель непременно должен быть сведущ по крайней мере в основах общей культуры.
Культура
Священнику нужно участвовать в культуре своего времени, со всеми комплексными включениями, которые такое заявление могло бы в себя вместить. Необходимо, чтобы священник был знаком с культурой времени и пространства, где он живёт и работает, понимал её и участвовал в ней. Я имею в виду не только знакомство с литературой, но и как можно больше познаний в сфере философии, науки, искусства и т. д. В наших церквах, на счастье, до сих пор стоят рядом как образованные, так и менее образованные люди, но всегда нужно держать в уме вопрос, почему они здесь и чего все они, такие разные, ожидают от нас. Ожидают слова, утешения, исцеленья многих ран, но больше всего они ожидают чего-то, что возвысит их и выстроит, с чем они смогут вырастать. Но даже в том случае, когда от нас не ожидают ничего, кроме удовлетворения временных религиозных потребностей, даже тогда они – поле нашего миссионерского труда и священнической ответственности. Если мы будем презирать чьё-то образование своим незнанием или чью-то культуру своим бескультурием, то разумные люди, сознательно или неосознанно, разочаруются и понемногу отойдут – искать духовность и вдохновение на театральных подмостках или на киноэкране, на концертах или на выставках. Естественно ведь, что люди, которые уже накормлены и вдохновлены культурой и произведениями искусства, приходят сюда, в Церковь, потому, что хотят ещё, и подразумевают, что священник тоже из тех, кто любит и знает культуру, следит за ней и вдохновляется всем тем, что образование и искусство приносят миру, и тоже хочет этого ещё.
Да, некоторые приходят и будут неотступно стоять у нас в храмах по той простой причине, что им некуда больше пойти, но здесь скрывается ещё одна опасность для нас. Мы-то, может быть, будем довольны и тем, что вот, люди приходят, церковь не пуста. Между тем хороший пастырь радуется тем, кто здесь, но страдает по всем, и больше всего по всем тем, кого здесь нет. И именно это страдание служит нам тревожным колоколом. Колея недопустима. Равнодушие и монотонность, всегда одно и то же, – это знак, что здесь ничего не строится, что всем завладела мертвенность, которой в Церкви быть не должно. Пусть всё будет песней и движением, словом, которое пробуждает и перерождает. Покой и тишина хороши лишь тогда, когда внутри бурлят воды молитвы, слова которой: «К Отцу моему иду» (Ин 14:12).
Вместо заключения
Кто-то подумает, как наперёд было сказано, что написанное мною – лишь некое преувеличение или моё пустое желание. Но я знаю, что существуют священники, которые не просто таковы, как я здесь написал, а и намного лучше этого. Они существуют, живут, просто мы их, может быть, меньше замечаем, поскольку они обычно ненавязчивы, тихи и смиренны. Прихожане их уверенно узнают по той теплоте вокруг сердца, которая согревает их при встрече с такими священниками, и по тому воодушевлению, которым те их наполняют. И, чтобы не говорить о живых, о своих знакомых, потому что здесь всегда присутствует та старая опасность всё испортить, приведу в пример священника, о котором многие слышали и который добился успеха как в своём приходе, так и во всеобщем плане. Тем священником был отец Александр Шмеман (1921–1983) – выдающийся пастырь, богослов, литургист, проповедник, исповедник, знаток литературы и искусства. Его речи и сегодня семенами падают в сердца людей, ищущих Бога, и приносят многие плоды. Его пример священнической храбрости и рассудительности, как и примеры многих замечательных священников, которых я встречаю по всему миру, придали мне смелости написать приведённые выше строки в надежде побудить себя и других, которые того желают, восстать и сделать столько, сколько нам подобает.
Перевод Михаила Сердюка