Алевтина Фёдоровна БРОВКИНА - выдающийся отечественный врач-офтальмолог, основатель Школы онкоофтальмологии,
лауреат Государственной премии СССР, доктор медицинских наук, профессор, академик РАН, заслуженный деятель науки РФ. А ещё в свои 90 она - неутомимая труженица. Продолжает оперировать, консультировать больных, преподавать. О возрасте говорить не любит, отмахивается, когда ей напоминают о прошедших годах. Старости не существует, уверена профессор Бровкина, если сам себя не чувствуешь старым.
- Алевтина Фёдоровна, когда Вы поняли, что именно офтальмология станет Вашей профессией?
- В офтальмологию я пришла в 19 лет, когда, учась в медицинском институте, пошла в студенческий кружок. Даже не считайте, сколько лет прошло! Напишите просто - всю жизнь в офтальмологии. Надо сказать, меня увлекало ещё акушерство как таинство появления на свет новой жизни. Но всё же офтальмология победила. И жалеть об этом выборе не пришлось никогда.
- Давайте вспомним то время, когда Вы, молодой доктор наук, организовали первое в стране отделение онкоофтальмологии. Чем была вызвана такая необходимость?
- Тем, что никто этими больными специально не занимался. Самое первое направление онкоофтальмологии в СССР организовали офтальмолог Людмила Алексеевна Терентьева и рентгенолог профессор Памфилова. Это были два блестящих специалиста, настоящие энтузиасты. У них в Одесском институте глазных болезней и тканевой терапии впервые в стране появились онкоофтальмологические койки. Параллельно этой темой стали заниматься и мы, и на базе Московской глазной больницы, где я тогда работала, появилось это направление. Почему я этим стала заниматься? Мне было интересно. Первые мои работы были посвящены раку кожи век. Как я сейчас понимаю, это были такие «детские» ещё публикации. Но работала я очень увлечённо. Потом у меня всё шло прицельно. Скажем, никто не занимался патологией орбиты. И я стала заниматься диагностикой патологий орбиты. По клинике очень трудно поставить правильный диагноз, и я стала с этим разбираться. Так получилась кандидатская диссертация. Однако существующей методики мне показалось мало: она отвечала не на все вопросы. И я начала ходить в институт нейрохирургии, общалась с Марком Борисовичем Копыловым, основоположником нейрорентгенологии, задавала ему много вопросов, а он сказал: не буду отвечать, занимайся сама.
- Сурово!
- Нет, он был очень мягкий, чудный человек. Мне вообще очень повезло с учителями. Докторская у меня была уже на тему патологии орбиты. Ну а потом появились онкологические больные. Когда я пришла в институт Гельмгольца, там директором была Ксения Васильевна Трутнева, и она мне очень помогла. Удивительный, интеллигентный, обаятельный человек. Она при территориальных трудностях в институте, при штатных сложностях «из ничего» создала сначала онкологическую группу, а потом потихонечку та выросла в отделение. Появились ученики, соратники...
- Знаю, что у Вас было не просто первое в стране онкоофтальмологическое отделение, а целая разветвлённая сеть таких центров по всей стране.
- Когда уже появилось отделение, я решила пойти к Борису Васильевичу Петровскому, который был тогда министром здравоохранения. Мы с ним в 1975 году оказались в одной делегации на конгрессе хирургов. Познакомились.
А потом, когда вернулись, я записалась к нему на приём, и он меня принял. Я рассказала о своей задумке. И вскоре вышел приказ, согласно которому были созданы центры, или ячейки, онкоофтальмологии по всей стране. Алма-Ата, Ашхабад, Ташкент, Тбилиси, Минск... Девять таких ячеек мы создали. Я повсюду ездила, разговаривала с руководством местного здравоохранения, проводила учёбу, принимала больных. Длительное время мы с ними были в контакте. Многие врачи, которые тогда начинали, стали кандидатами, докторами наук. Время было интересное!
- Существуют ли сейчас в нашей стране подобные структуры?
- Нет, к сожалению. Всё развалилось вместе с Советским Союзом. Единственное - в Челябинске работала профессор Ирина Евгеньевна Панова, и её заинтересовала онкоофтальмология. Потом на базе онкодиспансера она создала великолепную ячейку онкоофтальмологии. Ирина Евгеньевна потом переехала в МНТК микрохирургии глаза в Петербург, а на Урале остались её ученики, она их патронирует, следит за их работой. Я уверена, что сейчас она и в Петербурге создаст такую ячейку. Ей трудно, но она упорная и не отступится. Не в обиду моим коллегам - у нас все кидаются делать то, что модно. Особенно это касается хирургии. А онкоофтальмология - это трудно. Это не просто выявить и прооперировать пациента: надо беседовать с ним, с его родственниками, чтобы у него дома была психологически комфортная атмосфера, чтобы никто там не ныл, а верил и поддерживал. У каждого москвича, который страдает таким заболеванием, есть свой врач, который его ведёт, направляет, поддерживает.
- Можно ли сказать, что в Вашем отделении сосредоточена вся Школа российской онкоофтальмологии?
- Нет, конечно. У меня есть ученики, которые сейчас работают в институте Гельмгольца, где я когда-то начинала развивать это направление. Им нелегко. Когда я создавала это направление, то чувствовала свою востребованность во всей стране. Люди понимали, что это нужно. А сейчас мы дотационные, на нас деньги не заработаешь. Все считают: а сколько стоит, чтобы этот человек прожил ещё пять или десять лет? А выгодно ли это?.. Это огорчает. Но отделение хорошее, есть там и детское направление. Я люблю работать с детьми, хотя сейчас уже не приходится. Помню, дед один привёз ко мне из Монголии внучку, и оба по-русски ни бум-бум. Девочка звала меня «тётя дохтур». Сейчас уже, конечно, взрослая стала.
- Она Вам пишет или звонит?
- Нет. Хотя есть и такие, кто не забывает. Вот на днях звонила Женечка, поздравляла с днём рождения. Ей было 18 лет, когда я прооперировала у неё опухоль. Потом она прислала мне фотографию и написала, что выходит замуж. «Оказывается, - пишет, - у меня красивые глаза!» Потом дети пошли. Сейчас она уже бабушка! Больше беспокоят те, кто не отзывается. Любой врач думает о том, помог ли он этому человеку, что с ним было дальше. Если он жив-здоров - нет ничего радостнее для врача.
- Много ли в офтальмологии онкологических больных?
- На этот вопрос точного ответа не существует. Конечно, есть статистика. Но что это такое? В 1978 год в Куйбышеве (сейчас это Самара) проходила конференция, посвящённая юбилею любимейшего мною офтальмолога, профессора, академика Тихона Ивановича Ерошевского. Удивительный был человек! Выдающийся педагог и врач. И там выступал президент ассоциации офтальмологов Бельгии. Тогда был период, когда все увлекались микрохирургией, и тогда же появилась статистика. Все считали проценты. И вот этот выступавший бельгиец тогда сказал великолепную фразу: «Дамы и господа, статистика - это дама в бикини. То, что нужно, показывает, что нужно - скрывает». Так я с тех пор к статистике и отношусь. Какова частота, например, внутриглазных меланом? Я вам скажу: я не знаю! Потому что поголовное обследование пациентов на одном и том же высоком профессиональном уровне не проводилось. Больные либо случайно выявленные, на фоне каких-то других жалоб, либо сами приходят, потому что заболело, плохо стало. И то не всегда обнаруживают. Поэтому истинной частоты нет. Но если взять ту статистику, какую мы имеем, то есть каждого больного, которого к нам направили и мы подтвердили диагноз опухоли, то мы официально заносим его в городской канцерорегистр. Эта статистика есть. Она колеблется. С опухолью одной локализации у нас за последние 15 лет - от девяти до 13 случаев на миллион городского населения. Редко это или часто? Можно считать как угодно, но жизнь каждого из этих людей будет зависеть от того, насколько рано ему поставят правильный диагноз и начнут лечение. Маленькая опухоль - будет жить и пять, и 10, и 15 лет. Дальше мы не загадываем. Я не могу быть на сто процентов уверенной, что операция и последующее лечение приведут к выздоровлению. Медицина не имеет стопроцентных методов. Всегда есть риск осложнений. Но я точно знаю: не пролечу - умрёт. И больной выбирает: вот вам весы, а на них - ваша жизнь. Решайте.
- Неужели кто-то не хочет лечиться?
- Это зависит от врача. Он должен быть психологом. Причём психологом добрым. Я каждого могу уговорить на операцию, если вижу, что она необходима. И каждого могу отговорить. Я не уникум. Любой хороший врач, который сопереживает пациенту и понимает, что ему нужно, должен это уметь.
- Вы продолжаете оперировать?
- Обязательно. Два раза в неделю. А перед отпуском оперировала каждый день.
- Какие случаи встречаются?
- Сложные.
- Все разные?
- Совершенно разные. Сейчас много говорят о введении стандартов. И в то же время провозглашается, что мы движемся к персонализированной медицине. Как одно может сочетаться с другим? Не может быть в медицине никаких стандартов. Каждый больной индивидуален. Каждый требует своего подхода и своего лечения. Да, внутри диагноза есть что-то общее, но каждое заболевание имеет свою специфику и свои особенности течения. Мы должны лечить не диагноз, а конкретного человека. Поэтому для меня нет неинтересных случаев. Есть задача, которую надо решить, и решить с максимальной выгодой для больного. Каждый больной неповторим. И каждый для меня - родной человек.
- Каких больных легче лечить?
- Легче лечить тех, кто верит в лечение. Очень тяжело лечить нытиков. Все они тяжёлые, у меня нет лёгких. И для каждого из них своя болячка - самая сложная. Но для тех, кто оптимистично настроен, кто сотрудничает с врачом, любое лечение оказывается в разы эффективнее. Это очень важный вопрос.
- Давайте вспомним Вашего супруга, академика А.П. Нестерова, который также был одним из выдающихся отечественных офтальмологов.
- А что вспоминать? Я его никогда и не забываю. Аркадий Павлович был удивительный человек и большой учёный, крупный специалист по глаукоме и близорукости. Он был талантливый хирург со своей хирургической Школой. Блестящий педагог, очень хороший муж, заботливый отец и дед. Все мы были окружены его любовью. Он был мягкий, мудрый человек и всегда умел сводить к шутке все наши внутренние споры и разногласия. С ним было легко и надёжно.
- Знаю, Ваши потомки тоже пошли в медицину. Это так?
- Нет, дочка и зять у меня физики. А вот внуки - да, оба медики. Внучка Алевтина (в детстве она называла себя «Алевтина Вторая»), которая, как все говорят, очень похожа на меня и внешне, и по характеру, тоже стала офтальмологом. Я ею горжусь. Она прошла обучение в Институте глазных болезней, закончила там ординатуру, аспирантуру, защитилась и сейчас работает с большим интересом.
- Это под Вашим влиянием?
- Нет, она очень самостоятельная, целеустремлённая девушка. Хотя дверь в эту науку я для неё приоткрыла. Алёна была в девятом классе, когда я впервые привела её в больницу. Она мне помогала на каникулах как санитарочка. Ей понравилось. А внук пришёл на операцию - и «поплыл». И я решила: ну всё, Серёжка не сможет. Но в результате он выбрал самую сложную хирургическую специальность - травматологию. Он тоже молодец, закончил аспирантуру, защитился и работает в одной из столичных больниц практическим врачом. Хороший врач. Больных любит, а это самое главное. Алёна же пошла в науку. Мне с ней интересно. Спорит со мной по медицинским вопросам. Это хорошо, пусть спорит. Значит, ей не всё равно.
- В одном из интервью Вы говорили, что учёные делятся на исполнителей и фантазёров. Ваши внуки какие?
- Они «почемучки». Я люблю почемучек. Из почемучек вырастают настоящие учёные. Вот ко мне сейчас пришли новые аспиранты. Кто-то просто выполнял тему как исполнитель, а кому-то этого мало. Есть у меня две девчонки, так они меня замучили своими «А почему?», «А как?», «А зачем?» - я едва успевала отвечать на их вопросы. Вот из них будет толк.
Самые потрясающие фантазёры, с какими мне довелось дружить, - это Славка Фёдоров и Эрька Мулдашев. Это я их так зову, потому что мы дружны много лет, а вообще это крупные учёные, академики. Вот у кого идеи всегда фонтанировали, не иссякая! Но что важно - такой человек должен уметь признавать свои ошибки, иначе даже у самого замечательного фантазёра ничего путного не получится. Святослав Николаевич это всегда умел. Удивительного мужества был человек. Как жаль, что его рано не стало.
- Алевтина Фёдоровна, скажите честно: Вам не трудно продолжать работать, преподавать, оперировать?
- Мне было бы трудно этого не делать. Не представляю, как можно жить не трудясь, если есть силы, умение, опыт, который надо передавать другим. Мне интересно работать, интересно жить! На покой я не спешу. К тому же я ещё не весь мир посмотрела. Вот недавно была на научной конференции на Камчатке. Боже мой, какая красота! Говорят: увидеть Париж и умереть. Да что там Париж по сравнению с этой потрясающей природой! В принципе я была почти везде, но пока не довелось посетить Австралию и Китай. Вот там очень хочется побывать! Как только закончится пандемия - обязательно поеду.
Беседовала Наталия ЛЕСКОВА
Источник: «НиР» № 4, 2021