В полупустой обшарпанной квартире у печки-буржуйки возилась девушка в полушубке, обвязанная крест-накрест старой шалью. Если бы школьные друзья
увидали её сейчас, они бы не узнали в бледной, отощавшей, молчаливой, с вечно сосредоточенным выражением лица девушке Зою Вежину, улыбчивую и красноречивую активистку школы, всегда готовую прийти на помощь. Когда Зоя сама вспоминала об этом, она только удивлялась, что всё это когда-то происходило на самом деле, мирная жизнь и детство казались сном. В следующем году она бы закончила девятый класс… Ещё до войны она мечтала поступить в педагогический институт и даже после начала блокады продолжала читать учебники, но со временем лелеемые ею надежды гасли, а оптимизм и желание учиться заменялись апатией и постоянным голодом. Да и читать было уже нельзя: днём – некогда, а по вечерам темно.
В данный момент Зоя очень переживала за свою соседку по квартире, которая ушла отоваривать карточки и пропала.
– Что, мама ещё не вернулась? – спросила она, заглянув в комнату соседей.
– Нет…– Юля удивлённо помотала головой.
– Ну ладно…– Зоя решила ничего не говорить девочке, чтобы не вызывать у неё панику, хотя Любови Тимофеевне уже давно пора было быть дома. Она протянула Юле книгу Майн Рида, одну из немногих уцелевших этой холодной зимой. – Как ты и просила, только не читай долго, нечего глаза напрягать.
Зоя наскоро стала одеваться и взяла с собой на всякий случай перочинный нож. Она почти не боялась собственной смерти, но всё ещё помнились рассказанные подругами истории про исчезновения людей, и поневоле делалось жутко.
– Куда ты в такую темень? – высунулась из кухни Глафира Михайловна, другая соседка.
– Тётя Глаша, я ненадолго! – крикнула она и выскочила в подъезд.
Зоя особо сблизилась с Любовью Тимофеевной Усольцевой после смерти матери. У Любови Тимофеевны в эту страшную зиму умерли от голода муж и маленький ребёнок. И девочка снова испытывала ужас перед перспективой потерять близкого человека. С непонятно откуда взявшимися силами она быстро шла по тёмной улице по направлению к булочной, оглядываясь по сторонам. Она вдруг представила, что эта молодая женщина лежит сейчас на снегу где-нибудь на Сенной, а мимо неё идут люди и не обращают внимания. За эти несколько месяцев блокады Зоя видела тысячи мёртвых людей, которых отвозили служебные машины, тащили до Смоленского на санках ослабшие от голода и болезней родственники, мёртвых, лежавших на дорогах… Её уже не пугала смерть так, как раньше, но всё же тревога несла её по мрачным улицам Ленинграда, потому что был ещё один человек, за которого она боялась: Юля…
Зое совсем недолго оставалось до булочной, как вдруг раздался вой сирены, а в небе послышалось зловещее курлыканье снарядов. Что-то толкнуло Зою перебежать через дорогу и направиться к высокому тёмному зданию. Конечно, если сюда прилетит бомба, думала Зоя, то она окажется погребённой под завалами, но на данный момент это хотя бы какое-то укрытие. Она подбежала к резной деревянной двери и, распахнув её, обессиленная, ввалилась внутрь. В глазах потемнело, хотелось пить, от холодного воздуха обжигало горло, но она из последних сил схватилась за тяжёлую дверную ручку, больше всего боясь упасть. Вдруг не сможет потом подняться? Зоя повисела какое-то время на двери и затем, подкашиваясь от усталости, побрела в коридор. В глазах постепенно прояснилось, и она увидела, что впереди горит неяркий свет. А что самое удивительное – там пели.
Когда Зоя поняла, где находится, ей стало не по себе, как если бы её поймали с поличным. В школе учителя утверждали, что поклонение всяким высшим силам – пережиток прошлого, и в памяти сразу же всплывал плакат, где старуха тащит девочку за косу в церковь, а сверху крупная надпись: «Религия – яд, береги ребят!». Но когда Зоя увидела, что люди спокойно стоят и никуда не торопятся, словно на улице нет никакого обстрела, она понемногу успокоилась. «Должно же быть здесь что-то, что даёт им силы не бояться!» – пришло ей в голову. Девочка, присев на скамью, разглядывала тёмные стены храма, освещённые лишь тусклым отблеском нескольких свечей, стоявшие в углу хоругви, иконы и разбирала только отдельные обрывки слов, спетых хором: «днесь», «очисти» и «аллилуйя». Собор не был похож ни на какие другие здания, где она бывала раньше. Высокие потолки арками поднимались вверх и держались на мощных огромных колоннах, украшенных витиеватыми позолоченными деталями. У алтаря спускалась на цепях огромная люстра (тогда Зоя ещё не знала, что она называется паникадило).
Снаружи взрывались снаряды, ныла сирена, а эти люди произносили малопонятные древние слова и продолжали стоять на месте, и Зоя невольно чувствовала себя соучастницей этого действия. Движимая любопытством, она побрела вперёд и остановилась. Её внимание привлёк образ женщины с ребёнком на руках. Она подошла поближе и заинтересованно начала рассматривать старинную икону. Мать и сын прижались друг к другу, словно искали друг в друге защиты и тоже прятались от войны. Одухотворённое прекрасное лицо Женщины, полное неземной скорби было обращено прямо на застывшую в немом благоговении девушку. Лик смотрел на неё, и Зое казалось, будто она, эта прекрасная неземная Женщина, понимает её, её страхи и страдания. И она вспомнила свою мать, запах её отутюженного платья, вспомнила, как обнимала её в детстве, как прижималась к её груди, вспомнила, как они стояли и плакали, когда провожали на фронт отца… Где-то глубоко внутри болезненно защемило, и из уст Зои вырвалось:
– Мама…
Образ продолжал на неё смотреть. Зоя, с чувством стыда и неловкости, глядя прямо в печальные иссиня-чёрные глаза Богоматери, попыталась молиться, подражая прихожанам:
– Знаю, я ничего не умею так, как ваши (и кивнула головой на молящихся) – но я чувствую, что вы всё знаете.
Зоя всхлипнула.
– Пожалуйста, пусть Любовь Тимофеевна доберётся домой! У неё дочка есть… И если моя мама, правда, у вас, там… пожалуйста, пусть ей будет хорошо…
Зоя воздела глаза к потолку, чтобы убрать непрошенные слёзы, но ей хотелось плакать всё сильнее и сильнее, и она, глядя в потолок, медленно дышала, пытаясь сдержать просившиеся из груди рыдания. Горячие солёные слёзы текли по щекам, щекотали шею, а она боялась их вытереть, чтобы не привлечь внимания прихожан, стоящих сзади неё, и всё же ей отчего-то было хорошо…
Обратно Зоя брела уже в особенном расположении духа. Надо было успеть заскочить в подъезд до комендантского часа, а в очередях Усольцевой не было. Она не встретила её по дороге, но на душе было тихо и спокойно. Не было той тревоги, не было и восторженного ликования: только приятная пустота в голове, какая бывает, когда долго плачешь, а потом успокаиваешься. Под ногами скрипел снег, и южный ветер, обдувая лицо, дарил ощущение свежести.
– Ты в своём уме в такое время по улицам шататься?! – возмущённо накинулась на неё, открывая дверь, Любовь Тимофеевна. – Всех знакомых по дороге переспросила: где Зоя, где Зоя, а Зои и след простыл! А если бы ты сознание потеряла где-нибудь, а если бы ты под обстрел попала, а если бы…
Охваченная праведным гневом женщина не успела докончить тираду. Уставшая и голодная Зоя уткнулась ей в плечо, и Любовь Тимофеевна, совсем поражённая таким порывом нежности, растерянно приобняла её в ответ.
С того случая в душе девочки что-то изменилось. Нет, в целом всё было как прежде: изнуряющая работа в пулемётном цехе, ничтожные по размеру порции, холодная квартира, но Зоя помнила то загадочное место, где она впервые за долгое время почувствовала умиротворение, и её тянуло в храм с новой силой. По воскресеньям Зоя заходила туда и пыталась молиться вместе с немногочисленными прихожанами о насущном: о победе советских войск, о том, чтобы поскорее кончилась блокада, об отце и соседях, вслушивалась в песнопения и любовалась величавой красотой старинного собора. Она ни с кем не говорила о том, что с ней произошло: ей казалось, что, посвящая других людей в этот секрет, она осквернит его, и Зоя в одиночку смаковала это ощущение происходящего таинства.
Постепенно пришла календарная весна, хотя при 25 градусах мороза она практически не ощущалась. Оставшиеся в живых после зимы 1941–1942 года ленинградцы особенно жаждали тепла. Наступление весны означало, что не надо будет топить печку и, возможно, будет легче достать еду. Ближе к концу марта начались работы по очистке города, граждане массово выходили на воскресники на уборку улиц, дворов и школ, и трудились все сообща. Зоя вместе с Любовью Тимофеевной, Глафирой Михайловной и другими детьми тоже принимали в этом участие. В один из таких дней они после воскресника шли домой. На улице стояла мягкая солнечная погода, и потому убирать снег было немного легче обычного, а также после работы людей накормили супом, поэтому они возвращались веселые и довольные. Зоя подшучивала над ребятами, пока они поднимались по лестнице, они дурачились и пихались, но вдруг её остановила властная рука Глафиры Михайловны. На недоуменный взгляд обернувшейся Любови Тимофеевны она спокойно ответила:
– Извините, мы с Зоей ненадолго задержимся, нам нужно поговорить.
Когда наверху захлопнулась входная дверь, Глафира Михайловна посмотрела в глаза удивлённой девочке и, не меняя своей всегда размеренной интонации уверенного в собственной правоте человека, сказала:
– Ты думаешь, я не знаю, куда ты бегаешь по воскресеньям?
– О чём вы говорите, тётя Глаша? – Зоя сделала вид, что не понимает, о чём речь.
– Ты уловки свои приберегла бы для этих сектантов, – поморщилась Игнатьева. – Неужели ты не знаешь, чем это может для тебя обернуться? Исключат из комсомола, прознают на работе и выгонят. А как поступать потом будешь?
– Бросьте, – рассмеялась Зоя и не узнала собственного голоса, настолько наигранным и чужим он звучал. – Неужели вы хотите сказать, что напишите на меня донос?
Глафира Михайловна вместо ответа внимательно взглянула на неё, и от этого взгляда, пронизывающего насквозь, Зоя внутренне содрогнулась. Было слышно, как на улице щебетали птицы и время от времени падали сосульки с крыш. Они простояли так некоторое время, после чего Глафира Михайловна поднялась на несколько ступеней вверх и, ещё раз обернувшись к Зое, произнесла:
– Я‑то на тебя не напишу. Но если кто узнает… В общем, я тебя предупредила.
Войдя в свою спальню, Зоя повалилась на койку. Несмотря на то, что в комнате было прохладно, она почувствовала, как по лбу течёт пот, и машинально его отёрла. Зоя вытянула руку, краешком пальца нащупала ветхие страницы Библии, лежавшей под подушкой, и похолодела: теперь понятно, откуда соседка всё узнала. Прошлой весной Зоя вступила в комсомол одной из первых, как отличница и активистка, и она не могла себе представить, что её выгонят за аморальное поведение вместе с алкоголиками и дебоширами. Перед её глазами вставали картины, как её заставляют подняться на глазах у толпы, как сидящие рядом товарищи осуждают её за проступок, как комсорг вещает на весь актовый зал:
– Связавшись с попами и кулаками, Вежина предала ленинские заветы и сталинские принципы, нарушила единство и дух комсомольского отряда в такое непростое для нашей страны время. Зоя Вежина поверила в сказки, сочинённые мракобесами, чтобы обманывать народ, но нас ей обмануть не удастся!..
А институт? Зоя посмотрела на стоящие стройной шеренгой учебники и на потрёпанную Библию, напечатанную ещё до революции, которую она держала в руках, и сказала самой себе:
– Тетя Глаша права. Пора со всем этим заканчивать.
Прежде всего надо было бы вернуть Библию в церковь. И это Зоя решила сделать сегодня же, не откладывая. Держа маленькую книжку за пазухой, замотавшись платком, чтобы её не узнали знакомые, испуганная, шла она в тот самый храм, где однажды спряталась от вражеского налёта. Решила оставить книгу где-нибудь на скамейке и незаметно удалиться. Навсегда. В конце концов, что ей дороже – репутация честной комсомолки или религия, без которой она уже успела прожить 15 лет? Как и тогда, Зоя отворила тяжёлую деревянную дверь и вошла в освещённый закатным солнцем собор. Столпы света, падавшие из окон, внушительные колонны, пустота храма, одинокие горевшие свечки создавали ощущение, что это сон. Зоя прошла вперёд и, вытащив Библию, положила её на скамью. «Просто так нужно» – успокоила она саму себя. Зоя оглядела собор в последний раз и вздохнула, собираясь уйти. Она уже схватилась за ручку двери и успела её открыть, как вдруг услышала возглас:
– Девочка!
Зоя замерла. Неизвестный позвал ещё раз:
– Девочка!
Затворив дверь, Зоя обернулась и увидела человека, стоявшего впереди. Это был пожилой священник.
– Я тебя зову. Это твое?
– Уже нет.
– Почему же? – заинтересовался незнакомец.
– Я… я не могу быть верующей, – потупясь, отвечала Зоя. – Мне нельзя… Меня из комсомола выгонят…
– Это правда, проблемы могут возникнуть, – согласился священник. – И ты решила отойти от веры?
– Жила же как-то раньше, ну, большую часть жизни…– девочка запнулась. – Извините, как вас… товарищ…
– Отец Владимир, – ответил священник, и Зоя заметила, как он усмехнулся в бороду. – А тебя как звать?
– Зоя, – нетерпеливо назвала своё имя девочка.– Отец Владимир, я не понимаю религию. В церкви говорят, что Бог любящий и всемогущий, а если так, то почему сейчас война, почему голод, почему на земле столько зла?
– Видишь ли, Зоя…– задумался отец Владимир, – Господь даёт человеку право выбора, а человек уже сам творит зло, потому что он по природе своей грешен.
– Но скажите, почему тогда дети умирают? Они же ничего не сделали, они же… Вот у меня был одноклассник Веня Спицын, хороший человек, добрый, умный, тактичный, учился хорошо, а его… его…– Зоя зарыдала. – В его дом бомба попала, и он… Разве он это заслужил? Разве другие это заслужили?
Она вытерла рукой слёзы и, подняв глаза, встретила сочувствующий и понимающий взгляд отца Владимира. Наверно, он сам часто задается этим вопросом, подумала Зоя.
– Понимаешь, люди во все времена сталкивались с трудностями и лишениями. Вспомни, например, Отечественную войну 1812 года. «Войну и мир» читала? И переносить беды и горе им помогала вера, потому что без веры, без молитвы в таких безвыходных ситуациях с ума сойти можно. А люди переживали это и жили дальше. Ты знаешь, кто такой Иисус Христос?..
Они проговорили ещё некоторое время, стоя в храме. Напоследок отец Владимир сказал ей:
– Зоя, и послушай, насчёт комсомола. Решение в любом случае принимать тебе, я не вправе говорить, как поступать в этой ситуации. Я тебе только хочу сказать, что Бог тебя всегда примет и услышит.
Зоя помолчала и уже собралась уходить, но тут в глаза ей бросилась оставленная ею Библия. Она взяла её в руки и, обернувшись, спросила:
– Простите, отец Владимир… Когда будет Пасхальная служба?
Перед сном Зоя, представляя себе образ Богоматери с Младенцем, помянула в молитве Вениамина Спицына.
Надежда попасть на Пасхальную заутреню не оправдалась: накануне началась такая канонада, что ни о какой службе не могло быть и речи. Туша огарок свечки, Любовь Тимофеевна прошептала Зое:
– Если всё нормально будет, пойдёшь завтра с утра. Уверена, что почти во всех храмах всё отменили, никто не захочет попасть под обстрел. – Она помолчала и добавила: Слушай… Можно и я с тобой пойду?..
Легли спать. Хотя заснуть всё равно не удавалось, не только от звуков выстрелов, но и от странного волнения. Зоя почувствовала, словно настал какой-то особенный миг и час, который разделит её жизнь на до и после, и вдруг в её душе поселилась необъяснимая уверенность в том, что всё будет хорошо, хотя и не случилось ещё ничего такого, что могло бы это обещать. «Господи, я наверно, схожу с ума! – пронеслось в голове. – Но хоть бы тогда это не кончалось…». Сердце застучало скорее, и она прижала руки к груди, словно пытаясь его немного унять.
– Зоя! – раздался шёпот в темноте. – Зоя!
Зоя очнулась от своих мыслей и различила в темноте невысокий силуэт.
– Юля, это ты? – спросила она.
– Я. Уснуть не могу.
– Иди сюда.
Зоя распахнула полу длинной шубы, которой укрывалась, и девчонка юркнула к ней под бок и заворочалась, устраиваясь поудобнее.
– Знаешь, о чём я думаю? – спросила Юля, и тут же сама ответила на свой вопрос: – Я думаю о том, что будет, когда мы умрём… Неужели одна темнота, как сейчас? Неужели люди просто так исчезают?
– А мы не умрём! – неожиданно для самой себя ответила Зоя.
– Как это? – недоверчиво спросила Юля.
– А так, – Зоя немного помолчала, продумывая ответ. – То есть мы умрём, но на этом всё не закончится. Там… там тоже есть своя жизнь, но не такая, как у нас. Ты знаешь, сегодня особенная ночь… Я расскажу тебе одну историю.
– Это сказка? – Зоя услышала по интонации, что Юля улыбается.
– Нет, это не сказка. Эту историю мне поведал один замечательный человек. Я не очень хорошо знаю, как там точно было, но я постараюсь объяснить. Жил когда-то давным-давно Иисус Христос. Он был как бы человек и как бы Бог… Точнее, он был Бог, но для нас стал человеком. И он спустился на землю и делал всякие чудеса: воскресил сына вдовы, накормил пятью хлебами много народу, исцелял людей…
– Жалко, что он сейчас не спустился…
– И вот негодяи захотели убить Христа, распяли его на кресте. А он воскрес, ожил и сделал так, чтобы люди могли после смерти попадать на небо, в рай. Сегодня как раз такая ночь, когда он воскрес… Называется Пасха…
– И все наши, которые умерли, – там, на небе?
– Да, да, на небе, – горячо шептала Зоя. – Там нет ни холода, ни голода, ни болезней, там нет войны, там вечная любовь, там Бог…
Глафира Михайловна лежала под шубой и вслушивалась в разговор. Она, член партии и примерная работница, сначала, под влиянием своих материалистических убеждений, хотела съязвить по поводу наивной Зоиной веры или вообще запретить ей рассказывать всякие небылицы детям, но что-то её остановило. Эта честная, пусть иногда и жёсткая женщина видела воодушевление юных существ, которые только-только начали жить, и их уже обожгла беспощадная война, и Глафире Михайловне жаль было отнимать у них надежду на счастье и будущую лучшую жизнь. А вдруг Бог есть? Вдруг она всю жизнь ошибалась и прошла мимо чего-то главного? И если «все наши» и вправду там? Глафира Михайловна заворочалась и неожиданно вспомнила юность, свой старый дом, ушедших родителей, и как-то обжигающе защипало глаза…
На следующий день Зоя вдвоём с Любовью Тимофеевной ушли спозаранку в храм, один из нескольких, переживших ночной артобстрел. В седьмом часу утра уже стояли люди, и приходило их всё больше и больше, пока не собралась огромная толпа, среди которой были даже фотографы, запечатлевшие празднование первой военной Пасхи. Позднее эти снимки напечатают в местных газетах и опубликуют вместе со статьёй «Пасхальные дни в Ленинграде».
– Ещё год назад всех бы разогнали, – сказала Зоя, оглядывая пришедших на праздник.
– Это правда, – согласилась с ней Любовь Тимофеевна. – Кстати, знаешь, что я недавно узнала? Оказывается, сегодня ровно 700 лет с Ледового побоища, в которой русское войско победило ливонских рыцарей.
– Символично…– ответила Зоя и, взглянув в сторону, онемела от удивления.
В толпе показалось до боли знакомое лицо, и её сердце учащённо забилось. Неподалёку стоял долговязый худощавый мальчик с задумчивым взглядом, в котором она узнала одноклассника и старого друга, в которого давно была влюблена. Зоя застыла на мгновение, боясь поверить происходящему, но тут же закричала:
– Веня! Венечка!!!
– Зоя!
Они продвигались друг к другу через толпу, и видевшие их сами уступали дорогу.
– Веня! – шептала Зоя, плача и смеясь от радости. – Живой!
– Христос Воскресе! – провозгласил священник, окропляя всех святой водой.
– Воистину Воскресе! – отвечали ему ленинградцы, протягивая кусочки хлеба с воткнутыми в него свечками.
И в солнечное утро 5 апреля 1942 года особенно торжественно звучали строки пасхального песнопения:
«Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех живот даровав!»
Источник: НИР №7, 2025
Мария РАДЧЕНКО (Казахстан)
По уже сложившейся традиции мы знакомим читателей с рассказами, представленными на Международный детско-юношеский литературный конкурс «Лето Господне». Нынешний сезон конкурса – уже одиннадцатый, и логично, что в этом году многие работы посвящены 80‑летию Великой Победы.