Отец Владимир ВИГИЛЯНСКИЙ, видный российский богослов, публицист и литературный критик, настоятель храма Святой Татианы, у которого очень яркая история,– глубокий творческий человек.
В круг его интересов входят культура в целом и литература в частности, и говорить с ним об этом – значит ощущать прикосновение к мировой духовной культуре и высокому искусству. Таков его жизненный путь, выработавший в нём внутренний стержень и особую духовную оптику, которая интересна и верующим, и деятелям искусств.
Нельзя не сказать отдельно о храме Святой Татианы, находящемся в самом центре Москвы, неподалёку от Кремля. Возник храм относительно недавно, по историческим меркам, – в конце XVIII столетия, но время его жизни вобрало в себя сгущённые события русской истории. Власть поддержала создание этого храма в здании, относящемся к Московскому университету, не только для того, чтобы духовно окормлять студенчество и профессуру, но и чтобы влиять на умы в государственническом направлении. Храм был освящён Филаретом (Дроздовым) в присутствии министра просвещения графа С. С. Уварова. Татиана Римская – великомученица, прожившая героическую жизнь, исполненную верности Христу. Родители её были христианами и воспитывали её в духе благочестия. Уроки преданности оказались не напрасными – во время пыток, производимых римскими властями, Татиана терпела страдания до конца, причём, как говорит её житие, мучения сопровождались различными чудесами. После молитв Татианы, запертой в языческом храме, была разрушена статуя Аполлона и часть храма, некоторые из её мучителей обратились в христианство, следы истязаний исчезали с тела женщины. В конце концов она была обезглавлена. Хотя святую Татиану как мученицу первых веков христианства одинаково почитали и в Православной, и в Католической Церкви, широкое массовое почитание этой святой происходило прежде всего среди восточных христиан. Само имя Татьяна (в переводе с древнегреческого – поставленная, назначенная, устроительница, учредительница, повелительница) используется прежде всего в славянских странах. Считалось, что святая носительница этого имени воплощала духовную чистоту, твёрдость веры, верность народным традициям и противостояние земным страстям.
Целый ряд историков литературы полагает, что Пушкин, назвав главную героиню «Евгения Онегина» Татьяной, сделал это не только потому, что это имя лучше других ложится на рифмы романа, но и в честь великой святой, в то время уже очень популярной в России. Ведь ещё с 12 (25) января 1755 года императрица Елизавета Петровна, подписав указ об открытии Московского университета, учредила Татьянин день, который стали праздновать ежегодно как день университета и всех студентов.
Исторически сложилось так, что в храме Святой Татьяны отпевали многих выдающихся деятелей русской культуры и науки – историков Т.Н.Грановского, С. М. Соловьёва, В. О. Ключевского, биолога Г. Е. Щуровского, физика А.Г.Столетова, ректора МГУ, философа С. Н. Трубецкого, поэта А. А. Фета. Но, наверное, самым знаменитым человеком, вошедшим в этот список, был великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь. Целый ряд храмов Москвы и разные круги религиозной и художественной интеллигенции хотели, чтобы прощальная литургия произошла именно в их церкви. Но судьбе было угодно, чтобы Гоголь, никогда не учившийся в Московском университете, был отпет в храме Святой Татианы. Дело в том, что автор «Мёртвых душ» был действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете и тайным благотворителем неимущих талантливых студентов, а позднее – почётным членом Императорского Московского университета. Сотрудники и профессура университета его очень любили.
Окормлять храм с такой богатейшей историей – великая честь, дар и ответственность. У каждого православного храма в России и в столице своё лицо, особенность и задание. Сама история храма предопределила ему сферу культуры, образования, науки как приоритетную, хотя всем прекрасно известно, что назначение Православной Церкви носит вселенский характер. Помимо своей основной религиозной миссии храм и его община ведут большую культурную и просветительскую работу.
– Отец Владимир, расскажите, пожалуйста, о своём пути к вере. Что Вас останавливало, что приближало к ней?
– С одной стороны, у каждого человека какой-то индивидуальный путь и рисунок жизни. А с другой, много типического. Вот у меня есть и то и другое. Я покрестился, когда мне было 30 лет. Чаще всего священники происходят из религиозной среды, из семей, где детей крестят ещё в младенчестве. Но мы – люди советской эпохи. Такой была и моя мать, которая без Библии просто не ложилась спать: Библия всегда была рядом. Несмотря на то, что она жила в советскую эпоху, она была библейский человек. Она потомок обрусевших французов, моя мама. И даже по паспорту, поскольку у неё отец – француз, она тоже француженка. Но мой отец, несмотря на то, что его предки были священнослужителями (его дед – мой прадед – был священником, прапрадед – вообще святой), с юности был увлечён революционным романтизмом. Он убежал из дома ещё несовершеннолетним, когда началась революция. И он нырнул в эту реку... Но и пострадал довольно быстро. Его арестовали, и он попал в лагерь в 1934 году. Вся сложность судьбы моего рода оказала влияние на меня, и, наверное, поэтому я покрестился только в 30 лет.
Люди по-разному приходят к Богу. Иногда от страданий – у меня такого не было. Наоборот, для меня жизнь и вера были всегда рядом, но не сливались, и я интересовался, почему люди верят в Бога, почему у меня нет этого чувства. При этом всегда очень почтительно относился к тем людям, кто имел отношение к церкви, к религии, к вере. Но потом возникло желание быть верующим – это тот важный шаг, который я замечал и в других людях. Но, поскольку я имел отношение к культуре, к литературе, я был потрясён, когда стал читать книги духовного содержания – сначала лишь с эстетической точки зрения.
Я увидел, что это потрясающие поэзия. Что есть церковные писатели, которые не уступают по своему слогу известным светским литераторам. И когда я наконец пришёл в церковь, я был потрясён этим синтезом жанров, так скажем: это и живопись, и музыка, и литература, и красота, и – как мне тогда казалось – театр. Всё это в одном. И вот через это желание прикоснуться к этой красоте, понять её, я и пришёл к Богу.
– А как Вы приняли сан?
– Мне однажды один святой человек, старец, сказал: сам священства не ищи, но если предложат – не отказывайся. Вот такое было благословение. Я дождался такого момента, когда предложили. И я не отказался.
– Вы были литературным критиком, писателем, искусствоведом. Какие авторы, какая поэзия были Вам близки ещё до прихода к вере и после, до принятия сана?
– Когда я работал в институте искусствознания, моей темой была поэзия, я написал книгу об этом (мы должны были в любом научном институте сдавать листаж, такова жизнь гуманитария в НИИ). Моя монография называлась «Поэзия: читатель, слушатель, зритель». То есть стихи с точки зрения функционирования. Одно дело – когда поэт понимает, что выйдет книга, журнал, и там будут стихи. Другое дело – когда поэт-трубадур, не имевший никакого отношения к книгопечатанию, облекал свои стихи в музыку. Немало было поэтов, которые рассчитывали не на книгу, а на слушателя, например, Маяковский. А потом, с появлением технических видов коммуникации, появился и зритель. И везде поэзия функционирует по-своему. Грамзапись, радио, телевидение – это одно. Книга, журнал, альманах, газета – другое. Текст, как говорим мы, филологи, актуализируется контекстом. То есть в разных контекстах текст становится разным. Моя монография была как раз об этом.
– Отец Владимир, Вы так интересно говорите, и я теперь не могу не задать один вопрос, который задавать не планировал... У меня с моими друзьями есть такая идея, что поэзия может спасти или по крайней мере улучшить мир, перейдя с бумажных носителей в видеоформат, и тем самым сохранится сама. Как бы Вы отнеслись к подобному проекту?
– Когда Вы сказали, что поэзия должна спасти мир, я улыбнулся. Дело вот в чём: любое творчество, необязательно поэзия – это могут быть живопись, пластические виды искусства, архитектура и так далее, – любое творчество есть создание нового. И это соработничество с Богом. Потому что Господь у нас – Творец. Он занимался творчеством. И греческое слово «творец» имеет тот же корень, что и «поэт». «Когда создал Господь...» – так начинается Библия. Он, если перевести дословно, «опоэтизировал» мир. Создал из ничего что-то. Вот так вот «из ничего», из хаоса – это творческий процесс. Поэтому в этом смысле творчество – религиозный акт. Это то необъяснимое, почему создаётся абсолютно новая реальность. Об этом стоит подумать. С этой точки зрения, культура, которая объединяет творческие процессы, имеет, конечно, очень важную роль в сохранении Божьего творения – человека. Если культура разрушается, то разрушается смысл и цель этого творения. Поэтому я придаю очень большое значение культуре. С другой стороны, у Марины Цветаевой есть эссе, написанное в 1932 году, «Искусство при свете совести», в котором есть такие рассуждения: «Врач и священник нужнее поэта, потому что они у смертного одра, а не мы».
– Кто из современных поэтов, религиозных, духовных, Вам ближе? А из писателей?
– Я не буду называть имена, но хотел бы сказать о самом принципе. Дело не в том, есть ли в стихах какая-то особая религиозная атрибутика – упоминания Церкви, Бога, Богородицы, ангелов... Были и поистине религиозные поэты, которые себя называли атеистами, например, Афанасий Фет. И среди современных поэтов тоже есть люди, которые к Церкви не имеют никакого отношения, но при этом имеют религиозный взгляд. Такие парадоксы возможны, потому что поэт имеет дело с метафизикой. Я сам в писательской среде родился, жил и живу в писательском посёлке, общаюсь с писателями и поэтами, с некоторыми очень дружу. У меня и жена – поэт. А если ты настоящий поэт – то ты и религиозный поэт тоже.
Писатели для меня – не выразители политических взглядов. Я люблю совершенно разных авторов, и по мировоззрению, и по принадлежности к какому-то там «крылу». Важно – есть ли у писателя то самое умение создавать новую реальность. Я люблю любой талант, потому что талант – это дар, Бог наградил даром этого человека. И я уважаю этот дар, который на челе написан у истинных писателей и поэтов. Я, конечно, вижу, как размываются понятия «слово», «язык», «стиль», и страдаю от этого, потому что в этом смысле я абсолютно традиционалист и консерватор. И вслед за Лотманом считаю, что культура начинается с табу. Если нет табу – это уже не культура.
– Отец Владимир, существует такая распространённая точка зрения, что русская традиция – это культура Пасхи, а культура Рождества – западная...
– Пасхальность в искусстве – это очень хорошая, плодотворная тема. Рождество, по Евангелию, связано с удивительной вещью – с радостью! И рождественская радость, и пасхальная – одного рода. И слава Богу, конечно, что в культуре есть и Пасха, и есть рождение нового, неизведанного. Пастухи испугались прихода ангелов, а те сказали, что принесли великую радость. И действительно, это великое радостное событие, что Спаситель появился на свет!
– Второй раз Вы уже говорите о рождении нового, и, конечно, это не случайно и очень важно. В связи с этим хочу спросить: есть такая точка зрения, что в России все идеологии, которые были,– и дореволюционная монархия, и советский период, и радикальный либерализм – исчерпались, и глубина кризиса столь велика, что сейчас нужно всем попытаться родить что-то новое, подлинное, отвечающее на вызовы дня сегодняшнего. Вы с этим согласны, и если да, то как бы Вы повернули эту мысль?
– Не совсем согласен, честно говоря. Потому что земное устройство, оторванное от небесного, неизбежно приводит к краху, под какими бы лозунгами оно ни создавалось. Но дело не в этом. Трагедия человека – это трагедия блудного сына. История показывает, что происходит с империями, с государствами, если они теряют Бога, связь с Ним. Мы все должны пойти по пути блудного сына, вернуться в отчий дом.
– А какая форма государственного устройства, с Вашей точки зрения, наиболее близка к истине, чтобы дух христианства, дух подлинной веры мог наилучшим образом в ней проявиться?
– Я – монархист. Поэтому, как бы утопически это ни звучало в современной жизни, мой ответ – автократический режим.
– То есть более строгая атмосфера социальной и общественной жизни лучше сдерживает греховную природу человека и более соответствует сути России и русской души?
– Да. В 1933 году отец Павел Флоренский, сидя в тюрьме, написал записку «Предполагаемое государственное устройство в будущем». В ней он предостерегал правителей от бюрократического способа решения проблем и предлагал некую мобилизационную структуру, которая поддержит готовность к возможной мировой войне. Напомню, что Вторая мировая война началась лишь через шесть лет после написания этой записки. Нынешняя эпоха очень похожа на ту, о которой писал отец Павел Флоренский. Он назвал две вещи, которые убьют СССР: бюрократический абсолютизм и демократический анархизм. Эти две вещи противопоказаны государству.
– В современной России всевластие чиновников, не всегда патриотичных на глубинном уровне, но вцепившихся в свои кресла, и тенденция сползания к хаосу действительно скрещиваются.
– Да, скрещиваются, и тогда, и сейчас. Слова отца Павла Флоренского звучат очень современно.
– А если проецировать на русскую историю, то с каким её периодом нам сегодня имеет смысл проводить параллели?
– В России это же вечная история. Смуты, междоусобные брани, влияние западных сил в сторону ослабления и раздробления России, попытки её обворовать... Вся история русского государства – это фантастическая зависть по отношению к России. И поэтому в сегодняшней ситуации, по сути, ничего уникального нет.
– Скажите, а как накладывается виртуальная реальность – и как фактор истории, и сама по себе – на сознание православного человека? Сейчас через эти виртуальные каналы идёт огромное расщепление внимания. Трудно собраться и сохранять устойчивое намерение и в реализации мирских планов, и в осуществлении духовных задач. И тут нужна какая-то собранность, мирской исихазм.
– Хорошее слово вы сейчас сказали – исихазм. Но я ещё раз говорю: собирает человека Евангелие. Без Евангелия человек распадается. У Новеллы Матвеевой есть такие как бы смешные стихи, но на самом деле очень серьёзные: «Я, говорит, раздвоен, я, говорит, расстроен, расчетверён, распят»... Вот это собирание человека без какого-то стержня невозможно. Иногда приходит человек и говорит: у меня ничего не получается, семья распадается, на работе кошмар, я выбрал не ту профессию, дети меня не слушаются, с мамой я в ссоре, не знаю, что делать, как собраться. Я отвечаю, что существует масса разных возможностей, чтобы собрать человека, но я советую купить церковный календарь и начать жить по нему. Это уникальный способ соединиться с Богом. Круг церковных праздников и молитв тебя соберёт самым неожиданным, для тебя совершенно непонятным способом. Для тебя организует твою человеческую жизнь. И то же самое нужно делать с государством и с обществом. Говорю это как человек, который покрестился в 30 лет, а к тому времени уже был научным работником, у меня уже родились дети... Я знаю, что такое до и после, на себе это испытал. Аминь!
– Ещё один вопрос – про науку. Наш журнал, «Наука и Религия», вроде бы задумывался как орган развенчания религиозных предрассудков с помощью передовой науки, но таковым не был, а напротив, всегда выступал инструментом умной пропаганды религии. Сейчас наука взяла власть, по сути, все государственные решения от науки «танцуют», но бездуховная наука – это достаточно опасно. Ужасно было бы наблюдать торжество науки и техники, лишённых духовного содержания и смысла. Как Вы видите возможность синтеза религии и науки, христианизации науки?
– Наука открывает законы природы – и общества тоже. А кто установил эти законы? Ведь есть некий законодатель этого процесса. И надо отдать должное этому законодателю. И поэтому и мы – деятели Церкви, и научное сообщество – делаем одно и то же, только с разных сторон. Мы открываем эти законы, утверждаем, храним, передаём другим. Это и есть традиция. И потому не надо ругать традицию, её хранители – лучшие люди, хранители и коммуникаторы. Ищите законодателя, храните и передавайте знания о Нём другим.
– Что бы Вы пожелали читателям нашего журнала?
– Митрополит Филарет Дроздов, который освящал храм мученицы Татианы, однажды сказал, что это удивительная вещь: храм науки – университет – объединён географически с храмом Божьим. И оказывается, эти два храма очень уживаются друг с другом. И я то же самое повторяю за митрополитом Филаретом. Это прекрасно, потому что наука и религия занимаются одним делом!
Беседовал Сергей КЛЮЧНИКОВ