Большое разнообразие литературных, философских, богословских трактовок неоднозначного образа Иуды Искариота анализирует исследователь Светлана Замлелова в своей статье. В мировом изобразительном искусстве также существует огромное количество его воплощений.
На протяжении всей своей истории человек стремился познать самого себя и понять, кто он и зачем существует. Попытки самопознания привели к поэтапному возникновению таких систем, как мифология, искусство, философия, наука. Но только в XX веке была поставлена задача систематизации накопленных знаний о человеке: смысл антропологии как науки о человеке существенно расширился - появляются антропология философская, религиозная, юридическая, художественная.
Художественную антропологию можно определить как осмысление создания автором собственного образа человека. Причём разработка собственной концепции человека зависит естественным образом от цивилизационного, исторического и культурного контекста, в который помещён сам автор, а также от его психологических особенностей. Так, например, для христианской антропологии характерно восприятие человека как подобия Божия. Свои чаяния относительно человека христианская антропология связывает со служением высокому идеалу и преодолением низменных влечений. В то же время средневековая христианская антропология отличается от современной...
Художественная антропология предполагает ответ на вопрос: что такое человек в изображении средствами искусства - литературы, музыки, живописи и т. д. По словам В.Е. Хализева, «в своём обращении к вечным темам искусство оказывается сродным и близким онтологически ориентированной философии и учениям о природе человека (антропологии)»[1].
Свет искусства может быть сравним со светом Воскресения, вдруг открывшим тайну Бытия и обнажившим Логос. В этом смысле задача художника - не открывать то, чего нет, но найти средства выражения, которые и другим помогут ухватить, наконец, ускользавшие ранее образы, преодолеть внутреннюю немоту и слепоту. Художник не властен ответить на все «проклятые вопросы», он «бессилен разрешить мировые загадки, зато способен виртуозно обыграть это своё бессилие»[2].
Есть темы, которые в определённые исторические периоды вдруг становятся актуальными, привлекая внимание как художников, принимающихся за разработку этих тем в своём творчестве, так и широкой публики. В таких случаях можно говорить, что «перед нами – своеобразная культурно-психологическая доминанта, нечто особо значимое для человека, что потребовало своего выражения сразу в нескольких культурных формах»[3].
Тема предательства Иуды Искариота никогда не теряла своей актуальности для теологии и особенно сотериологии. На протяжении веков существования христианства Церковь однозначно трактовала как евангельские события, связанные с именем Иуды Искариота, так и личность апостола-предателя: «Иуда льстец, сребролюбия рачительствуяй, предати Тя, Господи, сокровище живота, лестно поучашеся, отнюдуже и упився, течёт ко иудеям, глаголет беззаконным: что ми хотите дати, и аз вам предам, во еже распяти Его»[4]; «нрав сребролюбия и образ твой безумия исполнь несмысленный Иудо: вверен бо быв един токмо ковчежцу, всяко не преклонился еси к милосердию, но заключил еси жестокаго твоего сердца утробу, предав Единого Богоутробнаго. Нрав богоубийц проданию сребролюбца смесивыйся: ов убо ко убиению вооружився, ов же к сребренникам устремляшеся...»[5].
Психологическая мотивация совершённого Иудой предательства никогда не находилась в центре внимания ни евангелистов, ни церковных исследователей Священного Писания, поскольку практической ценностью его предательство измерено быть не может. И упоминаемое сребролюбие рассматривается обычно как «щель, делающая его доступным внушениям дьявола»[6].
Интерес к Иуде Искариоту, которого не обошла ни одна из существовавших экзегетических традиций, был связан в первую очередь с тем, что «в соответствии с древним принципом “проклят пред Богом всякий, повешенный на дереве” (Втор 21:23), восходящим к архаическим ритуалам казни как заклания в жертву, повешенный на древе креста Христос, принявший на себя проклятие человечества, и повесившийся И.И., несущий бремя собственного проклятия, представляют собой многозначительную внутреннюю антитезу»[7].
Характерно в этом смысле изображение Иуды на фреске Джотто в капелла дель Арена, где лица Христа и Иуды олицетворяют противоположные, разнополюсные человеческие качества - низости и величия, мелочности и благородства. Для христианской традиции Иуда - олицетворение предательства, богоотступничества, он «предвосхищает выступление антихриста; недаром он характеризуется словосочетанием “сын погибели” (Ин 17:12), применённым в Новом Завете также и к антихристу (2Фес 2:3)»[8]; он исполняет пророчества (Иер 32:9, Зах 11:12, Пс 108:1-2).
Роль его в Евангельской истории скорее мистическая. Но с появлением новых трудов по интерпретации новозаветных текстов попытки объяснить психологические противоречия его поведения стали предприниматься не только религиоведами и философами, но и теологами.
Кроме того, антитеза Христос-Иуда не раз, по словам С. С. Аверинцева, «подавала пластический мотив для изобразительного искусства». Профессор Московской духовной академии по кафедре Святого Писания Нового Завета Митрофан Дмитриевич Муретов, автор работы «Иуда предатель» (1883-1908), считал Иуду Искариота радикальным иудаистом, националистом и религиозным фанатиком.
Предательство, по мнению Муретова, связано с устроением самого Иуды - слишком «земным» и «плотским». Следуя за Христом, Иуда, считает он, так и остался приверженцем «общеиудейской национальной плотяности, материалистического утилитаризма, вожделений внешнеполитических и социалистических, а не ожиданий нравственного перерождения и осуществления идеалов духа...»9. Версию о сребролюбии Иуды профессор Муретов отвергает. Обращаясь к разговору Иуды с первосвященниками, Муретов на основе анализа языка евангельского текста утверждает, что Иуда оказался единомышленником архиереев и Синедриона. Правда, затем разочаровался как в первосвященниках, так и в том беззаконном судилище, которое они учинили над Арестованным. Иуда полагал, что предаёт Христа как лжемессию тем, кто, подобно ему, ждёт истинного Мессию, но понял, что вместо этого предал «Кровь неповинную» «неверам-нигилистам, грубым материалистам». Совершив предательство, увидев лицемерие первосвященников, испытав горькое разочарование, Иуда, как утверждает профессор Муретов, потерял и веру, и религию, и нацию, что и понудило его совершить самоказнь, «строже которой не знает человеческий суд».
В повести «Иуда Искариот и другие» (1907) Леонид Андреев объясняет предательство Иуды особой любовью к Иисусу. Иуда уродлив, внешность его вызывает отвращение с первых же страниц повести. К тому же люди не любят его - Иисуса многажды предупреждали, что Иуда плохой человек. О нём говорили, что он «корыстолюбив, коварен, наклонён к притворству и лжи».
Но Иисус, благоволивший ко всем отверженным, не просто принял Иуду в свой круг, но и приблизил его. Полюбив Иисуса, Иуда мечтает всегда и всюду быть рядом с ним, чтобы, вспоминая Иисуса, вспоминали бы и его, Иуду; чтобы, умерев следом за Иисусом, Иуда смог оказаться рядом с Ним. «Я иду к Тебе, - перед тем как совершить самоубийство обращается Иуда к уже скончавшемуся на кресте Учителю. - Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись как братья, вернёмся на землю».
Не придаёт значения сребролюбию Иуды и протоиерей Павел (Алфеев). В работе «Иуда-предатель» (1914) он утверждает, что Иуда верил в Христа как в Мессию и ждал со дня на день осуществления ветхозаветных пророчеств - истребления врагов Израиля и полного господства евреев над всем миром с его сокровищами. Ради скорейшего осуществления этих чаяний Иуда, по мнению протоиерея Павла, решается выдать Христа первосвященникам, чтобы таким образом вынудить Его взять власть в Израиле и осуществить мессианское царство. Иуда не может допустить мысли о казни Христа, поскольку уверен, что Он - Мессия. А потому, когда первосвященники осудили Христа на смерть, Иуда понял, что потерял всё. Сделка эта, по мнению протоиерея Павла, была скорее символической, Иуда, запросив деньги, хотел внушить первосвященникам, что предаёт из корысти, опасаясь, как бы его не заподозрили в обмане. Иуду протоиерей считает слепым орудием сатаны, задача которого - утверждение собственного царства и разрушение Царства Христа.
Схожую позицию высказывает протоиерей Сергий (Булгаков) в работе «Иуда Искариот - апостол-предатель» (1931). Он называет традиционный взгляд на Иуду Искариота «стилизацией», «церковно-педагогическим мотивом»[9]. По мнению протоиерея Сергия, недостойно христианина «спасаться привычкой, располагающей видеть в Иуде лишь мрачную фигуру предателя, чёрную тень рядом со светлой фигурой Учителя». Если Иуда был приближён к Христу, значит, на него возлагалась какая-то особая миссия. По мнению протоиерея Сергия, Иуда Искариот был городским человеком, «старше и зрелее других». Он имел собственные убеждения, революционно-мессианское мировоззрение и ждал от Христа установления Царства Небесного здесь и сейчас. Кротость и смирение Христа Иуда понимает как бездействие и обречённость. Иуда решается на предательство, чтобы заставить Христа стать Самим Собой. Таким образом, по мнению протоиерея Сергия, предательство Иуды - это акт самопожертвования и любви, позволившей Иуде «превзойти себя, растоптав всё, что было дорого и свято, и опозорить себя во имя Любви и Любимого». Раскаяние и самоубийство Иуды протоиерей Сергий расценивает как осознание Иудой своего заблуждения и осуждение самого себя.
Иуду он предлагает рассматривать как избранника в деле искупления. «Молча, но слышно внутреннему уму, призвал его Призывавший не к одному хождению за Ним и от Него до конца, но к жертвенному противоборству во имя любви: к жертве собой во имя Того, Кого любишь, жертвоприношением Любимого». Встречу в Гефсиманском саду и поцелуй Иуды протоиерей Сергий называет встречей и лобзанием «двух жертвоприносящих: Учителя и ученика», а самоё предательство - «полнотой встречной, ответной жертвы, приносимой Богу и от человека».
Дмитрий Мережковский в книге «Иисус Неизвестный» (1934) представляет Иуду хранителем и защитником ветхозаветного Израиля. Иуда, по мнению Мережковского, верит в мессианство Христа, но вера его колеблется словами Христа о предстоящих страданиях и смерти. Возмущает националистические чувства Иуды, как считает Мережковский, и то обстоятельство, что блудница помазала Мессию в цари (Ин 12:3). Фанатично преданный Израилю и его мессианским чаяниям, Иуда соглашается с первосвященниками: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин 11:50). «Сам себя хоронит заживо, и не только себя, но и всего Израиля», - мог подумать Иуда, слушая, как Христос говорит о грядущей Своей смерти.
В романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» (1929-1940) Иуда из Кириафа, олицетворяющий ненавидимый прокуратором иудейский народ, отрицает проповедь любви и царства истины в пользу осязаемых сокровищ, которые попадают к нему в результате обмана и беззакония. В главном Иуда Евангелий и Иуда Булгакова сходятся - привязанные к земле и тлену, и тот и другой уходят в землю и обращаются в тлен. Булгаковский Иуда из Кириафа, при значительном его расхождении с евангельским прототипом и нагрузке дополнительным смыслом, сохраняет аксиологическую и философскую составляющие, содержащиеся в Евангелии.
Образ Иуды появляется как аллюзия в повести Василя Быкова «Сотников» (1970). Старшина Рыбак, оказавшись в фашистском плену, соглашается сначала сотрудничать с врагом, а затем - собственноручно привести в исполнение казнь своего друга Сотникова. Но муки от содеянного толкают Рыбака к самоубийству.
В романе А. Н. и Б. Н. Стругацких «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя» (1988), содержащем множество аллюзий на роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», устами Агасфера Лукича Прудкова - обретшего бессмертие Иоанна Богослова и, в интерпретации авторов, некой средней величины свиты Воланда - Евангельские события трактуются в схожей с Воландом манере («Ровно ничего из того, что описано в Евангелиях, не происходило на самом деле никогда.»). Христос осознанно предал себя в руки первосвященников через Иуду, с тем чтобы взойти за крест и привлечь к себе внимание в шумной толпе предпасхального Иерусалима. Он рассчитывал, что с креста, как с трибуны, произнесёт Свою проповедь добра и мира. «Не получилось. Не собралось почти народу, да и потом невозможно это, оказывается - проповедовать с креста. Невыносимо больно. Неописуемо». Иуда, в описании Стругацких, это жалкий, слабоумный человек. «Да, был среди них такой. Жалкий сопляк, мальчишка. Какое предательство?! Перестаньте повторять сплетни. Он просто делал то, что ему велели, вот и всё. Он вообще был слабоумный, если хотите знать.».
Христос, как и в повести Л.Н. Андреева, стал первым, от кого Иуда увидел доброту и любовь, за что и сам полюбил Учителя. И когда Учитель объяснил ему, что нужно сделать, Иуда с готовностью исполнил приказание: пошёл к первосвященникам, взял у них деньги и привёл к Учителю стражу. «Как было приказано, он оставил стражников на пороге, а сам вошёл в дом. Все сидели за столом и слушали Рабби <...> Войдя, он сказал, как было приказано: “Я пришёл, Рабби”. И Рабби, ласково освободившись от рук Иоанна, поднялся и подошёл к нему, и обнял его, и прижал к себе, и поцеловал, как иного сына целует отец». Иуда так и не понял ни смысла, ни значения того, что сделал.
Окончание следует
Светлана ЗАМЛЕЛОВА, кандидат философских наук
Источник: «НиР» № 6, 2022
[1] Хализев В. Е. Теория литературы. М., 1999.
[2] Кривцун О. А. Человек эстетический//Философская антропология. Человек многомерный. М., 2010.
[3] Кривцун О. А. Творческое сознание художника. М., 2008.
[4] Седален утрени Святой и Великой Среды.
[5] Повечерие Великого Четвёртка.
[6] Аверинцев С. С. София-Логос. Словарь. Киев, 2005.
[7] Там же.
[8] «Если Иуда не оставлял доселе Христа, то до последней минуты своей измены он, подобно лжеученикам и неверам. ждал от Назаретского чудотворца торжественного открытия царства мамоны и плоти - хотел найти в Нём того политического и социалистического Мессию, какого ждал иудейский народ».
[9] Прот. С. Булгаков, Труды о Троичности. М., 2001.